Батальон смерти
Шрифт:
Каждая секунда несла с собой смерть. И в голове у каждого из нас была только одна мысль: «Пойдут солдаты за нами или нет?» В тот трагический день каждое мгновение казалось целым столетием. Уже несколько наших бойцов пали под огнем неприятеля, но за нами так никто и не пошел. Время от времени мы оборачивались, зорко вглядываясь в темноту в ожидании поддержки, – но напрасно. Лишь головы высовывались из окопов позади нас. Мерзавцы все никак не могли взять в толк, то ли мы шутим, то ли идем в атаку всерьез. И впрямь все это казалось им каким-то розыгрышем. Ну как это жалкая группа из тысячи женщин и офицеров может атаковать неприятеля после двухдневной артиллерийской подготовки на участке фронта шириной
Однако мы с бесстрашием и упорством шли вперед. Наши потери росли, но цепь не разрывалась. По мере того как мы все дальше и дальше продвигались к ничейной земле, а сумерки сгущались, наши фигуры становились едва различимыми для солдат, оставшихся в окопах; лишь всполохи от взрывов снарядов обнаруживали нас. И тут что-то дрогнуло в их сердцах.
Сквозь грохот артиллерии и треск ружейных выстрелов мы вдруг уловили звуки, свидетельствовавшие о том, что в нашем тылу началось большое волнение. Было ли то чувство стыда, пробудившее солдат от долгой спячки? Или их заставила воспрянуть духом горстка этих бесстрашных людей? Как бы то ни было, они наконец зашевелились. С криками выпрыгивая из окопов, солдаты бросились вперед, и через несколько мгновений справа и слева от нас по фронту колыхались огромные людские массы. Первым из окопов выплеснулся наш полк, а затем, словно заразившись его примером, на обоих флангах начали подниматься и другие части, одна за другой, включаясь в общее наступление, и вскоре почти весь корпус пошел в атаку.
Мы с еще большей силой рванулись вперед и, не дав германцам опомниться, заняли их первую линию укреплений, затем вторую. Один только наш полк захватил в плен две тысячи германцев. Но во второй линии траншей нас поджидала пагубная отрава. Там было пропасть сколько водки и пива. Половина наших солдат, набросившись с остервенением на спиртное, перепилась. Мои девчонки, правда, и здесь сделали доброе дело, уничтожив по моему приказу несколько ящиков со спиртным. Если бы не они, весь полк был бы пьян. Я кидалась взад-вперед, умоляя солдат прекратить пьянство.
– Да вы что, с ума сошли? – увещевала я их. – Нам же еще брать третью линию, а потом в прорыв пойдет и сменит нас Девятый корпус, который продолжит наступление.
Я понимала, что нам предоставлялась исключительная возможность. Необходимо было взять третью линию, полностью прорвать оборону противника и завершить удар генеральным наступлением по всему фронту. Однако солдаты один за другим становились жертвами горькой отравы. А ведь среди нас оказалось немало раненых, о которых следовало позаботиться. Несколько моих девчат погибли, многие были ранены. Эти последние вели себя исключительно стойко. Как сейчас вижу перед собой лицо Клипатской, лежащей в луже крови. Я подбежала к ней, хотела помочь, но было слишком поздно. У нее было двенадцать ран от пуль и шрапнели. Слабо улыбнувшись, она произнесла чуть слышно:
– Ничего, милая!
В этот момент германцы предприняли контратаку. Положение было критическое, но мы встретили их штыками. Как обычно бывает в таких случаях, неприятель обратился в бегство. Мы преследовали его и выбили из третьей линии укреплений, заставив укрыться в ближайшем лесу.
Едва мы заняли третью линию траншей неприятеля, как поступил приказ командования продолжать преследование, не позволяя германцам окопаться. Было обещано, что на помощь нам немедленно выступит резервный корпус. Мы проявили осторожность, выслав несколько разведгрупп в лес, чтобы определить силы неприятеля. Одну из таких групп повела я сама и удостоверилась, что германцы постепенно стягивают силы для нанесения нового удара. Поэтому мы решили немедленно продвинуться в глубь леса, закрепиться там и дождаться подкрепления, что позволило бы развивать атаку дальше.
Был предрассветный час. Германцы, засевшие в глубине леса, имели то преимущество, что могли следить за всеми нашими передвижениями, мы же не видели их вовсе. Они встретили нас таким яростным прицельным огнем, что солдаты дрогнули и сотнями побежали назад, сокращая численность наших сил до восьмисот человек, из которых двести пятьдесят составляли мои девушки, избежавшие ранения или смерти.
Положение становилось все более опасным. Линия обороны, проходившая через лес, была весьма протяженной, а наши силы явно недостаточны. Фланги были обнажены. Боеприпасов оставалось немного. К счастью, мы захватили несколько немецких пулеметов. С убитых снимали винтовки и забирали патроны. Командиру корпуса сообщили, что часть солдат повернула назад, бросив нас под огнем, и что мы под угрозой неизбежного окружения. Командир настойчиво просил продержаться до трех часов, когда нам на помощь подойдет 9-й корпус.
Если бы германцы имели представление о наших силах, мы не продержались бы и нескольких минут. Существовала реальная опасность, что нас обойдут с флангов и мы окажемся в окружении. Наша цепь была так сильно растянута, что каждому солдату приходилось удерживать участок в несколько десятков шагов, а весь отряд расположился на фронте шириной около трех верст. Германцы предприняли атаку на левом фланге. Пришлось перебросить туда часть сил с правого фланга, где почти не осталось пулеметов, но атака немцев захлебнулась. В этой стычке был ранен подполковник Иванов, выбыли из строя многие солдаты и офицеры. А у нас не хватало свободных рук, чтобы доставить раненых на пункт первой помощи, расположенный далеко в тылу.
Вот и три часа утра, а ожидаемого подкрепления не видно. Германцы начали атаку на наш правый фланг. Там командовал поручик Филиппов. Когда наша линия прогнулась, он приказал пулеметчикам на левом фланге открыть косоприцельный огонь по наступающему противнику. В то же время перед артиллерией была поставлена задача остановить врага заградительным огнем. Атака снова была отбита.
По моей просьбе выслали около ста санитаров с носилками, чтобы подобрать убитых и раненых между нашими исходными позициями и захваченной нами третьей линией германских окопов. Батальон потерял около пятидесяти человек убитыми или ранеными.
Солнце тем временем поднялось высоко, и время летело быстро. Наше положение становилось отчаянным. Мы срочно запросили помощи в штабе. И с другого конца провода пришел поразительный ответ:
– Солдаты Девятого корпуса митингуют. Они прибыли из резерва, но, заняв оставленные нами окопы, остановились в нерешительности и принялись обсуждать, продвигаться вперед или нет.
Это известие свалилось на нас, как тяжелый камень. Мы получили неожиданный, невероятно сокрушительный удар.
Тут, на краю пропасти, под неминуемой угрозой окружения и полного уничтожения, были мы – несколько сотен женщин, офицеров и солдат. А там, в одной-двух верстах отсюда, находились они – тысячи солдат, и теперь от них зависели наши судьбы, судьба всего наступления, да что там! – судьба, быть может, всей России. А они совещались и раздумывали!
Где же справедливость? Где солдатское братство? Где мужество и порядочность?
– Как вы можете бросать на верную погибель ваших боевых соратников и этих отважных женщин? – обращался к ним командир корпуса. – Где же ваши честь, совесть и чувство товарищества?
Офицеры просили, умоляли солдат идти вперед, по мере того как наши призывы о помощи становились все более настойчивыми. Но их слова не находили отклика в солдатских массах. Солдаты заявили, что в случае атаки германцев будут защищать свои позиции, но в наступательной операции участвовать не станут.