Батареи Магнусхольма

Плещеева Дарья

— Сперва нужно ему все рассказать — и где автомобиль оставили, и что в нем лежит.

— Расскажем, куда мы денемся. А он — про свою добычу. Всех ли сцапал… Ему тоже забот хватило — доставить эту шайку в Центральную тюрьму. А потом устроить их доставку в Питер. Но тут уж Горностай займется, он по этой части опытный. Так что соберись с духом, Леопард, сейчас будет много писанины. Там все наши уже сидят по углам и портят бумагу…

Когда Росомаха сказал «наши», до Лабрюйера вдруг дошло — если все приехали сюда с Магнусхольма, то ведь и Наталью Красницкую привезли! Не в тюрьму же они ее сдали! Или все же — в тюрьму?

Не могло того быть, чтобы она ночью,

в лесу, сказала правду. Не могло. Ночь завершилась, хмель рассеялся, морок пропал… И чего не соврешь, чтобы помогли выпутаться из передряги?..

Даже неловко вспомнить, как душа отозвалась на «люблю»…

Росомаха вошел в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера» первым. Лабрюйер замешкался у порога — поймал себя на беспричинном страхе. Да, он боялся увидеть эту женщину… и боялся ее не увидеть…

Он заглянул в свое заведение через витрину. В салоне этой женщины не было. Тогда он вошел, поздоровался с Яном, направился было к узкой двери, ведущей в служебные помещения — и замер перед ней.

Дверь отворилась.

На пороге стоял Аякс Саламинский — он же Егор Ковальчук, он же Георгий Енисеев… и он же, кажется. Горностай!..

— Добрый день, брат Аякс, — сказал этот зловредный человек. — Ну, поздравляю. Ей-богу, от всей души поздравляю!

Лабрюйер молчал. Он пытался вспомнить — когда Хорь впервые упомянул при нем агента Горностая. Или не Хорь? Барсук?

Это он сказал, что Горностай спас Леопарда от смерти, запустив кошельком в голову его будущему убийце…

Вот чего еще только недоставало — быть в неоплатном долгу перед Енисеевым.

— Добрый день, — ответил Лабрюйер. — Извините, мне не до светских бесед, я должен писать отчет.

— Отчет подождет.

— Нет. Господин Хорь потребует его немедленно.

— Ничего у вас Хорь не потребует. И больше цепляться к вам не будет. Так что мы можем наконец сесть и побеседовать по-человечески…

— Значит, это вы велели Хорю извиняться? — яростно спросил Лабрюйер.

— Не то чтобы велел… Намекнул! Всего лишь намекнул! — воскликнул Енисеев.

— Я был бы вам признателен, если бы впредь обошлись без таких намеков! По-вашему, я не в состоянии управиться с мальчишкой?

— Это необычный мальчишка, брат Аякс. Он сумел сделать фотоснимки тех, с кем сотрудничали агенты «Эвиденцбюро». Это было не так-то просто. И он, как всякий талантливый мальчишка, задирает нос. Благодаря ему наши люди смогли разобраться, откуда взялась госпожа Красницкая. Но правду о ней мы узнали только вчера. К тому же он впервые командует наблюдательным отрядом. Я сам — у него в распоряжении… Клянусь вам!..

Но особого доверия эта клятва у Лабрюйера не вызвала.

Он пытался понять, где госпожа Красницкая; называть ее Наташей он мог только в магнусхольмском лесу; а сейчас лучше фальшивая фамилия, чем имя…

— Опять я вам не угодил. А ведь я с добрыми вестями… — сказал Енисеев. — Росомаха в трех словах рассказал о вашей погоне. Хорь только что телефонировал господину Якубову, доложил, что задание выполнено, главарь группы «Атлет» и «Птичка» схвачены, «Щеголь» и «Клара» погибли…

— Не выполнено. На свободе девица-связная, ее зовут Лотта. У нее могут быть пленки. Если их не найдут в утопшем автомобиле, если их не нашли у Красницкого — значит, у нее.

— Да присядем же наконец.

Пришлось сесть на один из двух стульев, предназначенных для клиентов, а Енисеев сел напротив.

— Про Лотту уже сказала госпожа Иртенская. Вы ее знали как Красницкую. Но «Атлет» ей не муж. Это вообще личность примечательная, — сказал Енисеев. — Я

хочу, чтобы вы наконец узнали правду о ней. Доподлинная Иоанна д’Арк по складу натуры. Это свойство обнаружилось, когда ей было девятнадцать лет. Зовут ее Наталья Иртенская. Это девичья фамилия. Так и условимся ее называть.

Лабрюйер понял — с супружеством у дамы не заладилось. Но промолчал. Только подумал — если Енисеев заговорил об этой женщине, значит, ее, скорее всего, в фотографическом заведении сейчас нет.

Он говорит о ней благодушно — значит, она не так уж замарана в шпионской истории. Но ее нет — значит, решила, что ей тут быть незачем.

Енисеев посмотрел на него с любопытством. А Лабрюйер всем видом постарался показать, что не больно-то госпожой Иртенской интересуется.

Но, видно, его молчание больше сказало Енисееву, чем сказали бы слова.

— Госпожу Иртенскую рано выдали замуж — то есть замуж она шла по большой любви, с которой ничего не возможно было поделать. А избранник, как оно часто случается, гроша ломаного не стоил. И вот рожает она долгожданного сыночка, нянчит его самозабвенно, а муженек тем временем заводит себе пассию. И чуть ли не открыто эту особу содержит.

— Случается, — буркнул Лабрюйер. Ему было неприятно слушать такие вещи о Наташе.

— Госпожа Иртенская, узнав, устраивает мужу скандал. Тоже дело житейское. Муж обещает исправиться, ну да когда оно бывало, чтобы муж исправился? В общем, где-то наша красавица раздобыла револьвер и отправилась в гости к разлучнице. Что бы там вышло, если бы разлучница сидела дома одна, я не знаю. Но, как на грех, госпожа Иртенская застала там супруга и принялась стрелять. Он в панике выскочил в окошко. Упал так неудачно, что отшиб все внутренности, открылось кровотечение, скончался… И адвокат на суде, разумеется, отстоял даму — пули покойника даже не оцарапали, стрелять она вообще не умела, погиб он из-за собственной неловкости — всего-то из окна бельэтажа сверзился. У дверей суда госпожу Иртенскую ждала толпа экзальтированных дам, ее закидали розами и ландышами. Но родня мужа исхитрилась забрать у нее сына. Какое-то время молодая вдова жила смирно и богомольно, потом решила помириться с мужниной родней и вернуть ребенка — не тут-то было. Мальчика от нее спрятали, и хорошо спрятали.

— Давно ли это случилось? — Лабрюйер не собирался любопытствовать, слова выскочили сами.

— Восемь лет назад.

— И чем же она все эти восемь лет занималась?

Лабрюйер не ожидал, что спросит об этом так сердито.

— Ох, и не спрашивайте… Я ж говорю — Иоанна д’Арк! По какому-то внезапному капризу сошлась с курским помещиком, большим любителем лошадей, жила месяцами у него в имении. Сама стала страстной лошадницей. Любви там, пожалуй, что и не было, а просто союз двух чудаков, помещику-то уже было за пятьдесят. Они выкрали ребенка, он несколько месяцев прожил с ними где-то в провинции. Потом мужнина родня докопалась, ребенка отобрали — якобы особа, живущая в незаконном сожительстве, матерью быть не может. Сомневаюсь я что-то в этом сожительстве. Наши люди встречались с этим господином. Кое-что он, понятное дело, скрывал — думаю, имена тех господ, к которым отправил в Варшаву госпожу Иртенскую. Но когда о ней говорил… ну, право, не знаю, как объяснить… Не верю, что они учинили блуд, ей-богу, не верю! Ну, из Варшавы госпожа Иртенская поехала дальше, за границу, с документами ей друзья ее приятеля помогли. А вернулась, как ты уже знаешь, через Либаву в Ригу, якобы замужней дамой, госпожой Красницкой. И принялась помогать Красницкому в его темных делишках…