Батшев Мой французский дядюшка
Шрифт:
«Последние новости», 7 декабря 1928 «Возрождение», 7 декабря 1928
«Двое робких» - хорошая картина.
Les Deuxtimides...
Оператором снова был Рудаков, он отлично снимал мое лицо, в кино почти все зависит от оператора, я помню, как Грету Гарбо плохо сняли. И фильм прогорел в прокате. Неужели, Грета не видела, странно. Рудаков блестящий профессионал, мы мило здоровались, перебрасывались парой фраз по-русски, но
Клер не любил разговоров на чужом языке, и при нем старались говорить только
В «Двоих» я исполнял главную роль.
Почему я вспомнил этот фильм?
25
Запись по фильму
С гневным и горьким жестом девушка устремляется вниз по лестнице. Крупный план распростертого на земле персонажа. Лицо его по-прежнему невыразительно, положение тела — такое же, как в момент падения. Девушка выбегает из дома, бросается на велосипедиста, неистово целует его в губы, в глаза, в нос. Дождь усиливается настолько, что почти скрывает от нас эту сцену. Наплыв. Коробка. Пересекающие ее по диагонали полосы накладываются на косые полоски дождя.
Но вот кого не хотелось мне встретить, так это русских!
Однако первыми я увидел именно их - полузнакомых русских поэтов. Настроение резко испортилось. Если термометр опустить в холодную воду, то ртуть поползет вниз - так и мое настроение. Их мне только не хватало! Завсегдатаи кафе, поэтических застолий, сейчас ко мне подойдут и скажут:
– Привет, земляк (у них все русские - земляки), видим, что ты при деньгах (как, интересно, они определяют?), угости нас (почему я должен угощать? нет, я не против, но почему они обращаются ко мне? у меня совсем другое настроение).
Так и есть.
– Вот, кто нас захмелит, - обрадовал высокий спортивный Борис своего приятеля, мордатого Павла, и потрогал свои темные очки.
– Здравствуйте, Петр!
– махнул он призывно рукой.
– Идите к нам.
В руках он держал резиновый эспандер, который растягивал над столом.
Секунду я раздумывал, но сопротивляться бесполезно.
– Приветствую вас, - только и ответил я.
– Какой на нем костюм, замечаешь, Павел?
– подмигнул Борис. Он явно обрадовался мне и повесил свой эспандер на спинку стула.
– Хороший костюм - скользнув взглядом, согласился Павел, все еще занятый своими мыслями. Он всегда пребывал в задумчивости. Мыслительный процесс как бы проступал на лице складками. И сейчас некая тяжелая мысль не давала покоя.
Костюм на мне был просто новым, это бросалось в глаза, и я смутился.
– Нет, Павел, ты не понимаешь, - протяжно говорил Борис.
– Такой костюм может быть только у знаменитого артиста. А, Петр? Или я не прав?
Я глупо улыбнулся в ответ, не совсем понимая, что он имеет в виду. Я, как назло, забыл их фамилии. Борис - странный человек, даже когда нет солнца, ходит в черных очках.
– Он делает вид, что нас не узнает, - высказался второй.
– В таком случае, позвольте представиться!
–
– Знаменитый поэт Борис Поплавский. А это мой коллега, известный поэт и прозаик Павел Бред, в миру - Пашка Горгулов!
Горгулов кивнул, хмыкнул и добавил:
– Все правильно, кроме одного. Я - знаменитый, а ты - известный.
Поплавский засмеялся.
– Помню, - успокоил я поэтов, - но, может, Борис, вы снимите черные очки?
26
Что за шляпа на Бунюэле? Никогда бы такой не купил.
– Итак, вижу, сударь, что вы сейчас без работы. У меня к вам деловое предложение.
– Совершенно верно, Луи. Сегодня - без работы. Слушаю деловое предложение.
Я улыбаюсь, рассматриваю режиссера.
– Но, очевидно, дела ваши шли недурно, если вы не показывались на нашей студии полтора года? Вы улыбаетесь.
– Да, улыбаюсь, потому что дела шли недурно.
– Так. Это всегда так. А что делали у нас на студии? Искали новую роль? Кстати, вы уже обедали?
– Обедал, Луи.
– Страсбургский паштет? Миланская колбаса? Шатобриан? Индейка с каштанами?
– Увы, Луи. Я ел русскую свежую икру, холодную осетрину с хреном и телячьи котлеты.
– Так.
Луи смотрит на меня, и бритое лицо приближается, губы шевелятся, будто он хочет что-то незаметно прожевать.
– Странная вещь. Никогда не пробовал осетрины. Что это такое?
– Вообще - ничего, пресновато, как папье-маше, но с хреном и водкой - пища богов.
Режиссер снимает свою шляпу, вертит в руках.
– Верлен любил маслины, черные и крупные, - отвечает он, и в глазах его мелькает масличная роща.
– Я предпочитаю зеленые. Так что за деловое предложение?
– понимаю, что речь пойдет об участии в новом фильме. Интересно, звуковой или немой?
– Слушайте, Пьер, я расскажу по порядку. Сценарий родился ...
– Да, что за роль, Луи. В двух словах, пожалуйста.
Мнется, мычит, гримасничает, бормочет невнятное. Забыл, на какую роль приглашает, не иначе.
– Это эксперимент, сюрреалистический аспект. Вы знакомы с живописью сюрреалистов?
– Нет.
– А произведения их читали?
– Никогда.
Он недоверчиво всмотрелся в меня.
– Даже Арагона не читали?
Мне захотелось плюнуть.
– Луи! Расскажите о фильме, а не о сюрреализме.
Он кивнул, возвращаясь от сюрреалистов ко мне.
– Фильм будет потрясающий. Сценарий родился в результате встречи двух снов.
– Встречи? Снов?
– Да. Я поехал на неделю к своему приятелю, художнику Дали...
– Да?
– ... в Фирегас, я рассказал ему сон, который видел незадолго до того: в нем луна была рассечена пополам облаком, а бритва разрезала глаз. В свою очередь он рассказал, что прошлой ночью ему приснилась рука, усыпанная муравьями. И добавил: «А что, если, отталкиваясь от этого, сделать фильм?» Сценарий был написан меньше чем за неделю.