Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли

Поротников Виктор Петрович

Наступать на засевших на острове русичей татары могли только по узкой гати, протянувшейся по болоту среди корявых осин и чахлых сосенок на расстоянии трехсот шагов.

Среди деревьев и кустов на острове возвышались остатки древнего частокола и обвалившиеся остовы языческих хижин.

Отразив все атаки татар, пытавшихся по гати ворваться на остров, рязанцы укрылись за потемневшим от времени частоколом, найдя в нем защиту от вражеских стрел, которые тучами летели со стороны лесной чащи.

Ночью Тохучар-нойон, Бури и Бучен держали совет, как им

победить горстку отчаянных урусов, не понеся при этом больших потерь. Было ясно, что наступающих по гати татар свирепые урусы могут остановить без особого труда, а от татарских стрел они прячутся за частоколом. Стоять вокруг болота и ждать, когда урусы ослабеют от голода, Батыевым полководцам казалось делом недостойным их военной славы.

– Саин-хан ждет от нас известия о победе, поэтому нужно уже завтра добраться до этих проклятых урусов на острове! – кипятился хан Бучен. – Может, с другой стороны проложить еще одну гать, а?

– На это уйдет дня три, не меньше, – проворчал Тохучар. – Нас подымут на смех в Батыевой ставке, если узнают, что с двадцатью тысячами войска мы три дня осаждали на жалком островке полсотни израненных русов.

– А я думаю, надо применить камнеметы, – после долгого раздумья сказал Бури, – благо в моем обозе они имеются. Расставим камнеметы по краю болота и закидаем урусов градом камней. Камни размером с баранью голову и даже меньше запросто убивают лошадь с пятисот шагов. Трухлявый частокол не спасет урусов от разящих ударов камней, тем более не спасут их ни щиты, ни панцири. И убежать урусы никуда не смогут, ведь они окружены гиблой топью.

– Здравая мысль, брат! – обрадовался Бучен, находившийся в дальнем родстве с ханом Бури. – Сметем свирепых урусов камнями!

Одобрили эту задумку Бури и Тохучар-нойон.

Эпилог

Хмурым февральским утром по заснеженному льду Москвы-реки мимо лесистых крутых берегов ехал одинокий всадник на рыжем коне. Всадник был молод и безус, под его коротким полушубком поблескивала множеством сцепленных колец кольчуга, на голове красовалась шапка с лисьей опушкой, за плечами висели лук и колчан со стрелами.

Наездник не столько озирался по сторонам, сколько вглядывался вперед, попутно изучая следы на снегу. С первого взгляда было видно, что некогда эти же путем прошло великое множество конников и санных обозов.

Вдруг из-за изгиба речного берега вынырнули двое саней, запряженных тройкой разномастных лошадей. Сани мчались навстречу одинокому наезднику.

Тот придержал коня и выдернул лук из кожаного саадака у себя за спиной. Он потянулся было и за стрелой, но передумал и опустил руку. Его зоркие глаза распознали русичей в сидящих на санях людях.

Сани быстро приближались.

Передняя тройка замедлила бег, а затем и вовсе остановилась в нескольких шагах от всадника. Встала и вторая тройка, окутанная клубами пара, вырывающегося из ноздрей разгоряченных лошадей.

– Ба! Да это же Улеб! – раздался удивленный возглас молодого возницы с передних саней. –

Откуда ты, друже?

Возница соскочил с облучка и, заметно прихрамывая, направился к всаднику.

– Ты ли это, Родион? – промолвил Улеб, сойдя с коня на снег.

– Неужто не признаешь? – Родион обхватил Улеба за плечи.

– Что у тебя с лицом? – спросил Улеб, разглядывая грубо сшитые нитками багровые рубцы на лбу и щеке Родиона.

– Татары в сече поранили, – отмахнулся Родион, – но и я в долгу не остался. Запомнят нехристи дружину Евпатия Коловрата!

– Получается, я опоздал, – огорчился Улеб. – Где же случилась сеча с нехристями?

– Недалече от града Владимира, – ответил Родион, смахивая иней со своих ресниц. – Токмо, по сути дела, стычек-то с татарами было много. В этих стычках почти вся наша дружина полегла. А в последней сече на Берендеевом болоте пал и боярин Евпатий.

К Улебу и Родиону подошел возница со вторых саней. Это был инок Трофим.

– Тело Евпатия с нами, – сказал он. – Батый позволил нам похоронить боярина в его отчине. Вот везем скорбный груз в Рязань.

– А на твоих санях чьи тела лежат? – обратился к Родиону Улеб.

– Пойди, взгляни, – чуть усмехнулся Родион.

Улеб заглянул в неглубокий санный каркас, оплетенный ивовыми прутьями, и увидел троих раненых, лежащих на соломе и укрытых овчинами. Двое из них крепко спали, а третий, слыша разговор возниц с Улебом, приподнялся на локте. Это был Лукоян, бородатое лицо которого тоже было в рубцах и ссадинах.

– Здрав будь, младень! – слабым голосом поприветствовал Лукоян Улеба. – Куда поспешаешь?

– Хотел бить татар вместе с полком Евпатия Коловрата, да вот замешкался в пути с двумя девицами, – с печальным вздохом проговорил Улеб. – Они тоже на войну спешили, но простудились по дороге. Я пока их до теплого жилья довез, несколько дней потерял.

– Это, случаем, не Милослава с Пребраной были? – поинтересовался Лукоян.

– Они, пострелицы! – улыбнулся Улеб.

– Ох и достанется от меня Пребране! – сердито обронил Родион. – Ведь она обещала мне не браться за оружие!

Улеб захотел узнать, как погиб храбрый боярин Евпатий.

– Мы-то с Трофимом угодили в плен к мунгалам за день до гибели Евпатия Коловрата, – хмуро проговорил Родион, – поэтому не участвовали в сече на Берендеевом болоте. Лукоян тебе расскажет, он был с Евпатием до конца.

Лукоян отпил воды из кожаного татарского бурдюка и скорбным голосом поведал о том, как татары, после неудачных попыток одолеть рязанцев в рукопашной схватке, подтащили к Берендеевой топи камнеметные машины и полдня обстреливали камнями остров посреди болота, где засели последние из уцелевших ратников Евпатия Коловрата. Камни, летевшие с огромной силой с разных сторон, крушили древний частокол и остатки языческих строений, ломали деревья. Спасения от этого смертоносного каменного града не было нигде на острове. Русичи погибали один за другим от ударов камней, свист и гул которых распугал всех лесных птиц в ближней округе.