Баязет

Пикуль Валентин Саввич

Потеха эта закончилась печально: в полдень, когда Хренов загнал в банные палатки последнюю партию эриванской милиции, в Баязет со стороны Зангезура ворвался всадник на забрызганной кровью лошади.

– Курды! – закричал он. – Курды баранту угнали… Братцы, трех солдат порубили…

Всадника сняли с лошади, окружили любопытные. Он потряс головой, перевел дух.

– Ну, – сказал, – я, братцы, всего насмотрелся… Сами-то в чалмах, с ятаганами, визжат. Один как секнет – с Терешки башка долой! Как секнет – и Пантелей, гляжу,

сунулся! Еще секнул – и Степан покатился… Никому житья не оставляет!..

Оказывается, противник из-за соседних гор чутко следил за окрестностями Баязета: стоило туркам заметить, что баранту охраняет лишь один пикет, как они натравили на него конных курдов. Короткая пальба, блеск ятаганов, потом гикнули курды – и послушная трусливая баранта умчалась в горы.

Три тысячи овец, весь запас мяса баязетского гарнизона, тряся жирными курдюками, сейчас сам бежал в голодные животы нищей турецкой армии, и полковник Пацевич, прискакав к месту происшествия, не нашел ничего лучше, как начать избиение солдат.

Он проходил вдоль строя пикетчиков, которые только что спаслись от смерти, и совал кулаком в солдатские челюсти; отъявленная брань его эхом отзывалась в ущелье.

– Сволочи! – орал он. – Разве же вы солдаты? Не могли баранту отстоять?..

Капитан Штоквиц докурил в седле папиросу, медленно подъехал к Пацевичу.

– Адам Платонович, – сказал он с неприязнью, – при всем моем уважении к вам я должен, однако, заметить, что солдаты ни в чем не виноваты… Если бы вы не приказали отвести казаков с Зангезурских высот, то ничего подобного и не произошло бы. А солдату конного курда не догнать, и вы согласитесь со мною, что ответственность за угон баранты ложится только на вас.

Капитан Ефрем Иванович Штоквиц, сухарь и карьерист, может быть, впервые за всю свою жизнь решил откровенно высказать свое мнение, и это подействовало на Пацевича отрезвляюще; он брезгливо вытер платком руку и повинился солдатам:

– Простите, братцы. Служба!.. Я не хотел – сгоряча только!.. Не серчайте…

Вернуться к старому плану обороны крепости, разработанному еще Хвощинским, полковник Пацевич не пожелал, чтобы не признать абсурдность своих начальных распоряжений. Вместо казаков к Зангезурским высотам были выдвинуты пятая, шестая и восьмая роты ставропольцев и крымцев под общим командованием того же Хвощинского.

В последний момент штабс-капитан Некрасов, с мнением которого Пацевичу трудно было не считаться, решительно настоял на том, чтобы отправить конные разъезды на ванскую и деадинскую дороги.

Когда все это было сделано, в крепости, несмотря на угон баранты, вздохнули спокойнее. Но уже аукнулось великим мясным постом, теперь полковник Пацевич спохватился и велел подсчитать запасы провизии в гарнизоне. Оказалось, не густо: сто двадцать шесть пудов молотого ячменя, три ящика консервов для офицеров, два мешка сахару и тринадцать мешков сухарей.

– Да

мы уже дохнем с голоду! – растерялся Пацевич, которому сразу захотелось покушать. – Почему до сих пор мне никто ничего не докладывал об этом? Я же ведь не могу за всем уследить…

Карабанова вызвали к Штоквицу.

– Господин поручик, – сказал Штоквиц, расхаживая по комнате с приблудным котенком на руках, – до сих пор вопросами снабжения крепости провизией ведал прапорщик Латышев. Я не знаю, о чем думает этот отменно скромный юноша, но солдатам скоро будет нечего жрать… Мне кажется, что Латышев не умеет вести переговоры с маркитантами, а посему предлагаю вам в ближайшие же три дня обеспечить подвоз продовольствия к крепости.

– Но я, – мгновенно вспыхнул Карабанов, – казачий сотник, и черта ли мне в том, какие и когда сухари привезут из Игдыра? Я за всю свою жизнь не подал руки ни одному интенданту и считаю, что великий Суворов был прав, когда сказал, что любого интенданта, прослужившего десять лет, можно расстреливать без суда.

– Говорите что вам угодно, – твердо сказал комендант, – и действуйте как угодно, но чтобы цитадель была обеспечена продовольствием!..

Карабанов, обозленный тем, что его суют в каждую дырку затычкой, направился к Латышеву.

– А я к вам, – сказал поручик, сразу усаживаясь. – Про вас вот, прапорщик, все говорят, что вы честный-честный. Что вы такой, сякой, разэтакий. Хвалят вас, хвалят. Но, по всему видать, в гарнизоне уже надоело вашу честность каждый день на хлеб мазать. Вот и выбрали меня. Может, я честен и менее вашего, но зато и менее скромен, нежели вы… Ну, открывайте ваши лабазы!

Прапорщик спихнул с рук какие-то счета и расписки. Андрей тут же скомкал их и, приведя Латышева в непомерный ужас, зашвырнул их под стол.

– Это ни к чему, – сказал Карабанов. – Гарнизону нужны сухари, чтобы есть, а не мягкие бумажки, чтобы… впрочем, пардон! Вы бы мне еще гроссбухи тут завели!.. Кто главный поставщик в Баязете?

– Саркиз Ага-Мамуков, – пояснил прапорщик, – его всегда можно в это время застать в духане.

– Ладно. Вот сейчас пойду и раскровеню ему всю морду. Вы хоть скажите, прапорщик, сколько должен весить сухарь?

– Он должен быть вот такой, – Латышев показал ладонь. – А сколько он должен весить – не знаю.

– Послушайте, юноша, – произнес Андрей с укоризной, – ведь мы с вами офицеры, получаем жалованье, мы не подохнем с голоду. А солдат живет тем, что ему дадут. Какой же вы офицер, если так плохо заботитесь о солдате?.. Стыдно!

Хлопнув дверью, поручик ушел. Карабанов теперь даже был почему-то рад, что ему доверили это дело. И, подходя к духану, весь внутренне сгорая от страшной злости, он выглядел спокойным и решил быть отменно вежливым.

Самое главное на Востоке – вежливость: можно говорить и делать что угодно, но – вежливо…