Байкальской тропой
Шрифт:
Когда идет новый кинофильм, в тесном зале деревенского клуба, как говорят, яблоку негде упасть. Большинству обязательно хочется посмотреть именно первый сеанс нового фильма. Но анархии и беспорядка в маленьком клубе нет, здесь каждый зритель знает свое постоянное место, которое уж сосед не займет. А если на том месте и сидеть не на чем, то приносят с собой стул или, по-семейному, лавку. Василий Тарасович обычно садился на край чьей-нибудь лавки у самых дверей. В клуб он зачастил недавно и своего постоянного места пока не имел. Но он никогда не жаловался, что из-за своего роста видит только верхнюю половину экрана, в то время как нижняя мелькает кусками между плеч и голов впереди сидящих. И только после сеанса, выбравшись из душного зала, он долго растирал ладонями одеревеневшую шею.
И вот наступил памятный вечер. Давно уж пора было начинать сеанс, и зал выражал свое нетерпение разноголосым гулом и свистом, когда в проеме двери показался киномеханик. Он загадочно улыбался, размахивал руками и, дождавшись тишины, объявил:
— Сейчас будет выступление одного товарища, а потом сразу начнем!
Он скрылся, а из-за его спины выбрался Василий Тарасович. Но на старика никто не обратил внимания, и все оглядывались на дверь с недовольным бурчанием и любопытством. Но постепенно зал с удивлением стал поворачивать головы вслед леснику, а он неуклюже, боком протискивался между рядами прямо к маленькой сцене. Поднялся и, обернувшись к залу, встал перед экраном, молча ожидая, когда утихомирятся.
Подстриженная, волнистая бородка серебристым гребнем обрамляла его широкоскулое, прорезанное морщинами лицо. Глаза из-под навеса седых бровей уставились в одну точку. Вылинявшая гимнастерка, перехваченная широким офицерским ремнем с надраенной бляхой, без складок, плотно обхватывала крепкое тело. На сапогах застыли блики электрических ламп.
— Го! Ты погляди-ка, — хмыкнул кто-то в глубине зала, — дед на свадьбу никак собрался…
Но никто не поддержал брошенную реплику, и притихший зал сотней нетерпеливых и любопытных глаз смотрел на изменившегося, непохожего на себя лесника Лобова.
Василий Тарасович откашлялся и медленно обвел зал взглядом.
— Я вот зачем пришел, — начал он вдруг глухим, срывающимся голосом. — Сам я полвека в тайге промышляю. Да и вы знаете, что хорошая собака охотнику и добытчик, и сторож, без нее какого зверя добудешь? Верно ведь?
Старик глотнул воздух и замолчал, словно ожидая поддержки у зала, но зал молчал.
— Но разве не бывает такого, что и добрая собака оплошать может и пропадет под зверем? Всяко-разно в тайге случается, так что охотника ли дело за такое злобу в себе таить и мстить?
Старик на мгновение умолк, потом чуть подался вперед и продолжал говорить громче, словно с каждым словом освобождался от своей скованности.
— И не только у нас — в окрестных деревнях знают про такого зверя. Не похож он на другого, и в тайге другого такого нет! Так уберечь его надо, и неужели свои же, большедворские, скрадывать его будут?.. Нет, такого у нас не будет, и, пока я лесник на кордоне, кто помыслит ходить за ним, со мной встретится!
Старик продолжал говорить. Он рассказывал о Колченогом, о недавней его схватке с собаками и о том, что охотники решили отомстить лосю за то, что он дрался за свою жизнь и победил. И постепенно зал забурлил, и все стали поворачиваться к сидящим здесь же хозяевам погибших псов. Оба охотника, но ожидавшие такого оборота, пытались отмахнуться и обернуть дело в шутку, на них наседали, и кругом все больше поднимался такой гул возмущения, что они умолкли и сидели смутившиеся и растерянные. Зал скандалил разноголосым хором, и казалось, что все забыли, зачем они вообще собрались здесь. На все лады обсуждали случившееся, припоминали виденное и слышанное о Колченогом, а когда кто-то вспомнил, как участниками облавы, среди которых были и оба охотника, была пропита за одним столом премия, полученная за убитых лосем волков, зал загремел дружным хохотом. И Василий Тарасович, сам не ожидавший такой поддержки, смущенный, сошел со сцены и стал пробираться к выходу, но у второго ряда его задержали, потеснились и усадили между собой.
Василий Тарасович так и не мог припомнить, какой фильм смотрел он в тот вечер. Но с тех пор Лобов, приходя в клуб, всегда садился на свое постоянное место в середине второго ряда.
А Колченогий, получив охранную грамоту, так никуда и не уходил из Зеленой Долины, прокладывая свои тропы по заболоченным топям глухих урочищ, в замшелых ельниках и распадках…
Хмурый осенний день набрал силу. Мы успели позавтракать, прибрались, когда собаки известили о прибытии гостей. Крытый «газик» притормозил у ворот. Василий Тарасович не вышел во двор, а, привалившись к окну, хмуро смотрел, как гости не могли управиться с щеколдой на калитке. Они шумно ввалились в избу. Лесник степенно ответил на их приветствие и вышел унять расходившихся собак. Не раздеваясь, оба уселись на лавку, с ленивым любопытством разглядывая скудную обстановку избы. Мы познакомились. Я делал вид, что копаюсь в рюкзаке, но сам с завистью рассматривал их снаряжение. Что и говорить, снаряжены они были отменно: новенькие дубленые полушубки, на поясах ножи, карабинные патронташи, неизвестно зачем полевые сумки с пристегнутыми поверх компасами. У одного на груди висела зеркалка с телевиком. Стволы карабинов тускло отсвечивали матовой сталью.
Вернувшись в избу, Василий Тарасович хотел было собрать чай, но оба энергично запротестовали, ссылаясь на время.
— Ну, вам виднее, — пробурчал старик. — Давайте собираться, время и впрямь позднее…
С неожиданной злостью он зашвырнул на печку кота, потиравшегося об унты гостя, и затоптался по избе, словно чего-то ища, хотя ружье, патронташ, бинокль — все висело на обычном месте.
Мы шли гуськом, далеко друг от друга. Владимир часто останавливался и, запрокинув голову, подносил к губам небольшой рожок, скрученный из бересты. Срывающийся пронзительный звук метался среди деревьев. Мне не раз приходилось слышать о таком способе охоты. Подражая призывному реву лося или оленя, охотник подманивает к себе самца. Охотиться таким способом можно только во время гона. Откликаясь на зов, зверь выходит на поединок, ожидая встретить своего собрата, — и получает из засады свинец! Разумеется, бродить по таежной чаще и распутывать следы куда труднее и опаснее, чем просто схорониться в кустах, подождать, когда зверь сам на тебя выйдет и останется только спустить курок!
Не знаю, походил ли рев берестяного рожка на лосиный, но Василий Тарасович останавливался, прислушивался и, как мне казалось, одобрительно кивал. Все утро старик был хмур, отвечал коротко, раздражался по пустякам, а с приходом гостей еще больше насупился. Я чувствовал, что от вчерашнего возбуждения на душе у него остался какой-то неприятный осадок, словно старик раскаивался в чем-то.
Ночью шел снег, а день был холодный, с резким морозцем. В разрыве низко бредущих над тайгой облаков проглянул и тотчас скрылся резко очеркнутый белесый диск солнца.
Тайга поредела, и мы вышли на гребень холма, лишь местами поросшего кустарником и одинокими деревьями. Перед нами широко расстилалась Зеленая Долина, рассеченная излучинами реки. Образованный непрерывной цепью холмов коридор постепенно суживался к югу. Оторвавшись от бинокля, Василий Тарасович кивнул Владимиру, и тотчас над безмолвным покоем долины поплыл протяжный звук рожка. Не спускаясь в долину, мы переходили с места на место, но потом снова вернулись на край гребня, под обрывом которого злобно и глухо колотилась река, разбиваясь о камни порогов. Я водил биноклем по знакомым распадкам, но по-прежнему не видел ничего, кроме неподвижного леса и крутых изгибов почерневшей реки.
Сдвинув на затылок шапку, Василий Тарасович стоял за кустарником впереди нас и, опустив голову, прислушивался к затухающему эху рожка. Федор с Владимиром стояли у самого края обрыва, привалившись спиной к стволам сосен. Я невольно вздрогнул, услышав над головой, пронзительное верещание кедровки. И вдруг увидел, как Василий Тарасович встрепенулся, отчаянно замахал руками и, прячась, прижался к стволу лиственницы. И в следующее мгновение совсем рядом послышался прерывистый, сиплый рев!
В полусотне метров от нас на заснеженном гребне, широко расставив ноги, стоял лось. Запрокинув на спину ветви могучих рогов, он ревел, поводя опавшими крутыми боками. И от дыхания в морозном воздухе над ним вскипали белесые клочья пара.