Байки офицерского кафе
Шрифт:
Поскольку больше никого не было, то очередной жертвой коварных «закладок» стал сам Учитель. «Подорвавшись», открывая шахматную доску, Пашка, не стесняясь в выражениях, пообещал в следующий раз набить Золкину морду и ушел на занятия.
Вечером этого дня Золкин должен был заступать в наряд. Прекрасно понимая, что Пашка не упустит момента и, пользуясь отсутствием Золкина, обязательно приведет на ночь какую-нибудь даму, он решился на коварнейшую подлость, решив заминировать место утех — единственную кровать, на которой спали они по очереди. Второй при этом обычно ютился на стареньком диванчике рядом с печкой. Надо отдать должное и сказать, что Золкин — отнюдь не глуп. Поэтому он заминировал кровать весьма хитроумным способом. На нее можно было сесть и даже лечь одному человеку и не «подорваться». Даже два тела, находящиеся на кровати в покое, не съинициировали бы «подрыв». Лишь раскачав кровать до определенной амплитуды, ложе давило на шток, шток на Т-образную чеку, которая
Довольный своей шуткой, он прибыл в часть для заступления в наряд. По дороге завернул в бар «Феодосия», где «улучшился посредством принятия на грудь» ста пятидесяти граммов коньяка. Однако времена были совсем не дореволюционные, и запах сего благородного напитка, учуянный начальником штаба, не мог быть им воспринят благосклонно. В результате Золкина отстранили от заступления в наряд, а вместо него заступил случившийся рядом Пашка Ка-бачный. НШ, пообещав сурово наказать переводчика, ушел в штаб. А Золкин, которого это нимало не озаботило, отправился продолжить начатое, то есть сначала в бар, а потом и в ресторан «Одиссей». Ближе к закрытию он познакомился с какой-то дамой и, заболтав ее вконец за десять минут, уговорил провести с ним сказочную ночь. По дороге домой он продолжал очаровывать свою спутницу, рассказывая всевозможные небылицы, а также вышибая слезу историей о неверной супруге. Все шло по плану. Было это весной. Печку топить уже не было необходимости. Войдя во внутрь, влюбленные сплелись в объятиях. Слившись в долгом и страстном поцелуе, они повалились на кровать.
На пол полетели вперемежку женская и мужская одежда, за ними и более интимные детали туалета. Вскоре кровать мерно заскрипела. Золкин старался изо всех сил, но он был значительно легче Пашки, и поэтому ложе никак не доставало до штока, про установку которых пылкий любовник забыл.
Взрыв прогремел почти в момент кульминации совокупления. Золкин перепугался так, что слетел с кровати. Комната наполнилась пороховыми газами. Мгновенно протрезвевший Золкин даже не сразу понял, что случилось, а когда, наконец, до него дошло, что он стал жертвой собственного розыгрыша, то дико захохотал. Пришедшая в себя дама, ошалело моргая глазами и полагая, что ее «любимый» тронулся рассудком, все же спросила: «Олежек, что это было?». Сквозь смех он попытался объяснить, что это он сам установил мину-сюрприз. Зачем он это сделал Золкин рассказать не успел, поскольку получил от подруги мощную оплеуху. После этого дама быстро собралась и, уходя, сказала, что такого извращенца она еще в жизни не встречала.
Золкин продолжал биться в безудержном хохоте.
Трудно представить себе более безалаберного человека в отношении военной формы одежды, чем Золкин Олег Геннадиевич. То, что любой офицер впитал в себя с курсантским киселем, а именно, уважение к военной форме, в Золкине не было ни на йоту. Я уже упоминал о том, что обычно Золкин ходил в брюках «навыпуск», рубашке и кителе. В холодное время он таскал Пашкин «афганский» бушлат со множеством карманов. Шинель свою он где-то потерял. Как он уворачивался от сурового коменданта гарнизона, структура которого находилась в ста метрах от нашего КПП, ума не приложу. Но сколь веревочке не виться…
В части шли прыжки с парашютом. Осень в Крыму — не вполне подходящее для этого время года. Обилие туманов и дожди срывали плановые прыжки и план выполнения программы боевой подготовки. Парашюты стояли «в козлах» на старте. В ожидании погоды офицеры проводили с бойцами физподготовку и строевую, но нельзя же этим заниматься изо дня в день. Золкину, который прыгать и не собирался, а только хотел посмотреть, как это делают другие, и вовсе делать было нечего. Решив скоротать время, он зашел в помещение, отведенное пилотам прилетевшего на прыжки Ми-6. Разуверившись в том, что сегодня появится «окно», летчики и несколько спецназовцев выпивали «по маленькой», закусывая салом и черным хлебом. Налили и Золкину. Отогревшись от принятого внутрь самогона, Золкин снял мокрую куртку и повесил сушиться на батарею, а сам подошел поближе к калориферу и встал к нему спиной. Выпив, мужики обсуждали какие-то служебные проблемы. Вдруг кто-то почуял запах гари. Как ни странно, почуял не Золкин, хотя горел именно он. Вернее, его единственный китель. Как он это не почувствовал, остается загадкой, но сзади выгорел приличный кусок. Из кителя получился как бы фрак наоборот — фалды спереди, а вырез до пояса сзади. Продолжать служить Родине в таком кителе было невозможно. Это понимали все. Сердобольный капитан, командир Ми-6, предложил Золкину поменяться. Он заправлял китель внутрь комбеза, и поэтому выгоревший кусок был бы не виден. Для службы у него был другой. Золкин радостно принял предложение и сразу примерил «обновку». То, что погоны были капитанские, а петлицы летные, его не волновало. Выпили, обмыв обмен. Вскоре прибежал «гонец» и сообщил, что на сегодня прыжки отменили, а феодосийцы уже грузятся на машины.
Прибыв в город, Золкин решил оросить самогон, находящийся внутри, более благородным коньяком, для чего направился прямиком в любимый бар «Феодосия». После того, как задуманное было исполнено, на душе стало веселее, и, расстегнув ворот рубашки, Золкин вышел на улицу покурить. Тут-то и узрел^го проезжающий мимо комендант. Остановив машину, он открыл дверцу автомобиля и подозвал нарушителя, строго окрикнув: «Товарищ капитан! Подойдите ко мне!». Золкин даже не сразу понял, что зовут именно его, но поскольку рядом военных не было, он поплелся к подполковнику, удивляясь про себя, когда это его успели повысить в звании. Комендант отчитал его, приказал заправиться. Золкин сказал «Есть!» и пошел пить коньяк дальше.
В баре сидели офицеры пехотной дивизии, и Золкин примкнул к их компании. Те тоже не сразу поняли, что Золкин не летчик, а «десант», но когда узнали что и как, развеселились, и один из них, старлей, уже изрядно поддавший, предложил Золкину поменяться кителями. В красных петлицах нового золкинского кителя золотом отблескивали танки. Новые друзья расстались, и Золкин решил идти в часть. Но снова на выходе из бара его остановил комендант, ехавший теперь в обратную сторону. Каково же было его удивление, когда недавний летчик-капитан подошел к нему нетвердой походкой в расстегнутой полевой куртке, из-под которой выглядывали пехотные петлицы с танкистскими эмблемами. На погонах куртки темнели три старлеевских звезды. Комендант строго отчитал нарушителя и предложил ему прибыть к нему в кабинет, как полагается — в шинели, устранив все имеющиеся недостатки в форме одежды. Хлопнула дверь УАЗика, и он, взревев, исчез в вечерних сумерках. Золкин поспешил в часть. Надо же было где-то взять шинель хотя бы на время доклада коменданту. Переодевшись, он в указанный срок предстал пред светлые очи гарнизонного начальника. Несчастный подполковник схватился за сердце, когда увидел Золкина, в третий раз изменившего род войск и во второй раз звание. Проверив документы и убедившись, что перед ним не шпион, он долго отчитывал нерадивого старлея, а потом отпустил.
Золкин, возвращая шинель, встретил начальника штаба, который наконец нашел применение этому бездельнику. От батальона в комендатуру на три месяца выделялся временный помощник военного коменданта. Им был назначен старший лейтенант Золкин О.Г.
Можете представить выражение лица коменданта, когда вышеозначенный утром доложил ему об этом.
Назначение в комендатуру не могло изменить образа жизни Олега Геннадьевича. Только теперь на три месяца это стали проблемы не НШ, а коменданта. Золкин приходил на службу с устойчивым запахом перегара, всякий раз называя уважительную причину злоупотребления. Богатая фантазия позволяла не утомлять своего нового начальника однообразием. Какое-то время тот еще пытался бороться, но потом плюнул на эту затею. К концу срока командировки в комендатуре ее шеф перестал реагировать на нашего героя и даже давал ему в долг, как и многие другие доверчивые люди.
Лишь однажды Золкину удалось вновь вывести коменданта из состояния душевного равновесия. В ресторанной драке ему оторвали галстук. На шее остались только резинка и узел. Поскольку вернувшись из кабака, Золкин был не в силах раздеться, то и спал он, как и пришел домой, не раздеваясь. Утром, опаздывая, он слегка побрызгал на лицо водой и побежал в комендатуру. Увидев его, комендант дико захохотал: «Золкин, я тебя видел капитаном-летчиком, старлеем-танкистом и смог пережить это, узнав, что ты на самом деле старший лейтенант десантник. Однако в бабочке вместо галстука я даже тебя не чаял увидеть. Слава Богу! Скоро это закончится!».
Комендант заблуждался. После этой командировки Золкина частенько направляли в его распоряжение. Наверное, как «самого образцового офицера».
В здоровом воинском коллективе, где, конечно, иногда могут и пошалить, в свободное от службы время Золкин не мог себя не ощущать инородным телом.
Даже с юмором относясь ко всему, что с ним происходило, он наверняка чувствовал себя деревенским дурачком в большом селе. Он не мог не хотеть стать равным среди равных. Желание добиться всего сразу и без заметных усилий свойственно русскому человеку. Вспомните сказки, где герой влезает в одно ушко лошади Иваном-дураком, а вылезает из другого Иваном-царевичем. Именно таким ушком и казался Золкину Афганистан. В связи с необходимостью замены офицеров и прапорщиков, уже выполнивших свой долг, ротация в части была довольно сильной. Человек, прошедший Афган, в коллективе пользовался неизменным уважением, ну, а если он еще имел и награду, то статус его возрастал еще больше. В конце концов, желание Золкина, командования батальона и бригады, поскольку он достал всех, совпали. Золкину объявили, что он едет в Афганистан по плану замены.