Байки русского сыска

Ярхо Валерий Альбертович

На допросе Исайка заявил, что здесь, в Очакове, он говорить не будет:

— Везите меня в Москву, начальник! Здесь разговору не будет!

— Э, брат! Да ты вон какая тонкая штучка! — понимающе сказал Замайский. — Думаешь, увезём мы тебя в Моск-ву, твой батька получит посылку с деньгами, а ты потом сбежишь снова — и дело в шляпе?!

— Какую посылку? — спросил побледневший Исайка, ничего не знавший об обыске в его номере одесской гостиницы.

— Ту самую, что ты отправил из Москвы 21 января 1878 года, обворовав в предшествующую ночь господина Неронова! Припоминаешь? Мы ведь квитанцию об отправлении нашли в твоей жилетке, что лежит в чемодане, оставшемся в гостинице. А ты знаешь, что теперь я могу твоего отца привлечь к этому делу как соучастника, как укрывателя краденного?! Подумай, куда твои сестры потом пойдут: прямая им дорога не замуж, а в портовый бордель в Одессе!

— Не

надо, начальник, они ни при чем здесь! — попросил Зельцер.

— Знамо дело, ни при чем, да только по закону так выходит! — развёл руками Замайский. — Коли не хочешь по-человечески…

— А как по-человечески?

— А так: приведу сюда отца твоего, Гирша, скажи ему, в моем присутствии и по-русски, не на идиш вашем скажи, чтоб ехал со мною в Николаев и, забрав посылку, мне её отдал. Понял?

* * *

Зельцер все исполнил, как велел ему Замайский, и Гирш вместе с двумя сыщиками отправился на казённой тройке в Николаев. Там долго не могли отыскать посылку, прибывшую на почтамт, судя по записи в реестре, ещё 26 января. Тогда Замайский, назвавшись, заявил, что в посылке находится окровавленное бельё, вещественное доказательство по делу об убийстве в Москве. Посылочка моментально отыскалась, была выдана Гиршу без всякого промедления, а тот передал её Замайскому. Однако вскрыть посылку на почтамте не представилось возможности — за несанкционированное вскрытие чужой посылки в присутствии почтовых чиновников тем грозили крупные неприятности: ведь все эти розыски сыщики вели как частные лица. Пришлось на несколько часов снять номер в гостинице, пригласить понятых и в их присутствии открыть посылку, представлявшую собой шляпную коробку, обшитую наволочкой и перевязанную бечёвкой. Внутри этой невзрачной коробки были обнаружены ценные бумаги на 82 тысячи рублей и драгоценности на 8 тысяч. Однако радость от находки была неполной: среди драгоценностей не хватало одной весьма ценной вещицы, а именно перстня господина Неронова.

Когда вернувшийся из Николаева Замайский спросил Исайку о перстне, тот обещал вернуть его, если ему разрешат свидание с отцом и сёстрами. Зная, что Исайку обыскали уже много раз и ничего при нем не нашли, Замайский подумал, что тот успел передать перстень отцу и Гирш вернёт его. Свидание по просьбе Замайского разрешили. Повидавшись с родными, Исайка запросился в отхожее место. Посетив это заведение, он через конвойного пригласил зайти к нему в камеру Замайского и, когда тот пришёл, отдал ему тщательно вымытый перстень Неронова. Где он его хранил, остаётся только догадываться!

После завершения столь скоро и удачно проведённого розыска господин Неронов на радостях не поскупился: как и обещал Замайскому, он заплатил 10 тысяч, на долю Толстищева и Байстрюкова пришлось по 2,5 тысячи рублей. Было отчего радоваться Неронову — ведь половина денег, у него украденных, принадлежала чужим людям, да и заявил он о пропаже 80 тысяч, а в шляпной картонке нашли ценностей и бумаг почти на девяносто, но откуда взялось «лишнее», выяснять никто не стал: ведь расследование было частное, а Исайка Зельцер, понятное дело, претензий предъявлять не стал. Но на этом история не закончилась.

* * *

Исайка знал, что говорил, когда просился в Москву из Очакова. Оказавшись под официальным следствием, он сразу изменил свои показания. На первом же допросе, который следователь провёл 18 февраля 1878 года, Исаак Гиршелевич Зельцер признал, что жил по подложному виду на имя Павла Добровольского и, нанявшись в лакеи к Дмитрию Неронову, совершил кражу. Покинув квартиру инженера около шести часов утра, он отправился к менялам, которым продал один выигрышный билет. Потом поехал на почтамт, отправил посылку с добычей в Николаев «до востребования» на имя отца, а сам нанял лошадей до Клина. Лишь приехав в Клин, он сел на поезд до Санкт-Петербурга. Прибыв в столицу, Зельцер накупил дорогих вещей, немного гульнул, а потом отправился по Варшав-ской железной дороге в Одессу. Поэтому и получилось так, что сыщики его опередили, прибыв в Одессу на несколько дней раньше. По словам Зельцера, он, навестив семью, собирался покинуть Россию и уехать в Америку, чтобы потом вызвать туда все семейство. Но к этому он присовокупил, что действовал не один, а при пособничестве и по наущению Николая Толстищева, который его и арестовал, после того как он отказался разделить с ним деньги, взятые у Неронова.

К тому времени «засыпались» почти все, кто свидетельствовал против Зельцера: Гольдштейн и Лессельроде оказались членами шайки Соньки Золотой Ручки и сидели в том же остроге, в котором парился и сам Исаак, а через некоторое время к ним присоседился… Маленький Лекок, которого Зельцер сдал следствию.

* * *

Провал тайного агента, который, как оказалось, работал не столько на полицию, сколько на самого себя, начался с того, что взятый под стражу Гольдштейн рассказал, что с беглым Зельцером он познакомился недели за две до того, как была «обработана» квартира Неронова, на квартире у Лессельроде. При этой встрече был и Толстищев, про которого известно, что он стал работать на Замайского. Гольдштейну сказали, что Зельцер нуждается в вещах, потому что он «оборвался из острога» и «ему нужно придать вид». Гольдштейн продал Зельцеру шубу (ту самую, что он бросил в квартире Неронова) и ещё кое-что из вещей.

Рассказ Гольдштейна о знакомстве Маленького Лекока с вором, его покровительство беглому и забота о костюме Зельцера навели на него подозрения в соучастии. На втором допросе Зельцера, 2 марта того же года, ему устроили очную ставку с Толстищевым, на которой сыщик заявил следователю, что действительно знаком с подследственным, так как когда-то сидел с ним в киевском остроге и случайно встретил у Лессельроде, когда зашёл к тому по делу. На вопрос следователя: «Что за дело?» — Толстищев, не моргнув глазом, ответил, что квартира Лессельроде считается у уголовников «надёжной хавирой» и туда частенько заглядывают типы, которым нужно отсидеться и переждать, а он, под видом продажи или покупки краденого, иногда там бывает, чтобы наблюдать за посетителями владельца «надёжной хавиры».

Зельцер на очной ставке рассказал, что знает Толстищева лет восемь. Познакомились они тогда, когда Николай Толстищев ещё не был полицейским агентом, а «работал» с киевскими «щипачами». Он занимался тем, что «отводил глаза фраеру», то есть отвлекал внимание тех, чьи карманы в этот момент «чистили» карманники.

Когда Исайка в последний раз попался, документы у него были на имя чиновника, губернского секретаря Николая Петровича Попова. Под этим именем он попал в курский острог. В Курске его судили Окружным судом за подделку служебных аттестатов, кражи и побеги из-под стражи, приговорив к ссылке на поселение в отдалённые места Сибири. Но перед самой отправкой по этапу, перед Рождеством 1877 года, Исайка сумел сбежать и, переодевшись женщиной, добрался до Москвы. Здесь он укрылся у Лессельроде, к которому действительно совершенно случайно зашёл Толстищев, его старинный знакомый по Киеву. Зельцер был уже в курсе того, что Толстищев работает на сыщиков, но «Лекок» сумел заверить его, что это только так, по прежней его специальности, «для отвода глаз фраерам», и убедил, что при его новом положении да Исайкиной ловкости они много могут «дел наделать».

* * *

Они вызвали к Лессельроде Хуку Гольдштейна, сторговали у него шубу, вещички, одеяло и все прочее, необходимое для жизни в зимнее время в Москве. Потом Толстищев отвёз Зельцера к себе на квартиру, а на следующий день снял для него комнату в номерах Егорова — как раз напротив того дома, где была казённая квартира надзирателя Замайского.

Не имевший ни копейки денег, Зельцер «все содержание», по его словам, получал от Николая Толстищева. Тот и паспорт ему привёз на имя Добровольского. Зельцер был мастак по части подделок различных бумаг и, получив паспорт, уже сам где надо вытравил текст и своей рукой вписал необходимые сведения.

* * *

Так продолжалось две недели, пока Толстищев не приказал Зельцеру съезжать из номеров Егорова и переселиться в дом Корчагина, что в Успенском переулке. Это было нужно для дела. По словам Толстищева, в этом доме жил «богатый пассажир», квартиру которого можно было «хорошо почистить»: Толстищев предполагал, что там можно будет взять тысяч на двадцать денег и ценностей. Оставив за собой комнату в номерах Егорова, Зельцер перебрался в Успенский переулок. На эту квартиру Толстищев уже не ходил, боясь «засветиться». Для свиданий сыщик-оборотень и вор оговорили время между шестью и семью часами в уже известном нам трактире Московского на Сретенке. Почти при первой же их встрече там Зельцер объявил, что «поднять это дело не сможет»: клиент был человек опытный. Крепкая дверь его квартиры была снабжена хитрыми и надёжными запорами, и отмычкой взять их было очень трудно. Ломать же замки не представлялось возможным из-за того, что квартира выходила в большой людный коридор. Можно было зайти в квартиру, если открывал сам хозяин, но тогда его надо было «мочить», а ни вор Исайка, ни сыщик Толстищев «мокрушничать» не желали, не их это была «специальность».