Байки русского сыска
Шрифт:
После такого печального открытия не каждый решался заявить о случившемся в полицию, а если и заявлял, то, как правило, толку от этого было мало: ведь конспирация являлась главным условием «сделки».
Несмотря на то что в газетах часто писали о подобных случаях, предупреждая о возможности их повторения, прок от этого был невелик. Заметки эти все читали, давясь от смеха, и приговаривали: «Захотел Пётр Иваныч купить на грош пятаков!», но снова и снова кто-нибудь, наткнувшись в разделе «Объявления» на призыв мошеннических сирен, подгоняемый жадностью и самонадеянностью, откликался. И не одного ещё такого «Петра Иваныча» клюнули «гербовые птицы» в самые обидные места.
Частный случай надзирателя Замайского
В середине января 1878 года в справочную контору госпожи Гаврилиной, занимавшейся наймом прислуги, обратился господин
Справочная контора не зря слыла заведением весьма надёжным, уже на следующий день с запиской от госпожи Гаврилиной к Неронову пришёл человек, изъявивший желание поступить на службу. Он предъявил паспорт на имя витебского мещанина Добровольского. Неронову он показался сущим кладом: манеры приличные, лицо открытое и честное, образованный, знает довольно сносно немецкий и французский языки. Неронов, чтобы испытать его, дал кандидату на место немецкую книжку стихов Гейне, и Добровольский бойко прочитал отрывок, перевёл его на русский и сумел даже передать живой юмор автора. Место было оставлено за ним. Прослужив совсем недолго у Нероновых, Добровольский сумел все семейство расположить к себе окончательно: мало того что он обнаружил приятность манер и образование, но и в работах по лакейскому ремеслу был весьма усерден, вытирая пыль с мебели, подметая пол, чистя сапоги барина и вообще выполняя множество мелких работ по дому.
В воскресенье, 20 января, Неронов на один день вы-ехал в своё подмосковное имение, находившееся недалеко от станции Крюково, а когда вернулся, то застал своих домочадцев в полной растерянности. Ему сообщили, что новый лакей ночью взломал письменный стол в его кабинете, забрал из него все, что там обнаружил, и скрылся неведомо куда. Из всех слуг только у него была своя каморка, «лакейская» в «верхней квартире», где жили хозяева. Ночью, когда все спали, он без труда проник в кабинет и совершил кражу. Его добычей стали более 80 тысяч рублей в ценных бумагах: выигрышных билетах, билетах Восточного займа, различных акциях, да плюс к тому драгоценности мадам Нероновой, стоившие несколько тысяч.
Понимая, что вор не мог уйти далеко, Неронов, не медля ни минуты, отправился к квартальному надзирателю 4-го квартала Мещанской части штабс-капитану Замай-скому, хотя тот служил не в их участке, и даже в другой части. Тем не менее Замайский был известен всей Москве как деятельный и талантливый сыщик.
Прибыв в участок, в котором служил Замайский, господин Неронов сразу начал с дела: он предложил штабс-капитану разыскать вора частным образом, пообещав ему в случае успеха награду в 10 тысяч рублей. Такой огромный по тем временам гонорар не мог оставить равнодушным опытного сыщика. Без долгих разговоров Замайский собрался и на том же извозчике, на котором прибыл к нему потерпевший Дмитрий Неронов, отправился вместе с ним к московскому обер-полицмейстеру, а получив от того формальный приказ заняться поиском вора, вместе с Нероновым приехал к нему домой.
Сыщик, внимательно осмотрев кабинет и взломанный письменный стол, обнаружил, что вор, который выгреб из ящика все, не побрезговав даже деревянными запонками, свой паспорт, лежавший там же, почему-то не взял, как бы забыл впопыхах. Отметив про себя, что это сделано, пожалуй, специально, для того чтобы сбить со следа, Замайский посчитал этот паспорт подложным. В лакейской комнате нашли пустой чемодан, на крючке у двери осталась висеть старенькая, но ещё вполне приличная шуба Добровольского. После осмотра кабинета и лакейской сыщик принялся опрашивать домочадцев инженера и выяснил, что вор небольшого роста, смуглый, с очень выразительными глазами, чёрными жёсткими волосами, зачёсанными назад и прикрывающими лысину. Пропавший лакей одевался щеголевато и говорил без малейшего акцента. Разузнав, что требовалось, Замайский отправился на Сретенку, в трактирчик Московского, рассчитывая застать тамошнего завсегдатая, которого он привлекал к розыску в качестве тайного агента.
Небольшого роста румяный толстячок средних лет по паспорту значился как Николай Толстищев, проживающий в Москве киевский мещанин, но в определённых кругах Первопрестольной он получил прозвище Маленький московский Лекок. С французским сыщиком его сравнивали не случайно: этот неприметный человечек, несмотря на вполне безобидный вид, был очень хитрым и пронырливым типом. В прошлом неоднократно судимый за кражи и другие проступки перед законом, он с некоторых пор решил, что охранять закон много выгоднее, чем его нарушать. И стал агентом Замайского, помогая ему в розысках. Его помощь была очень ценной. Толстищев имел широкие знакомства в криминальном мире, обладал хорошей памятью и интуицией. Полицейский рассказал агенту о краже в доме Усова, упомянул о том, что потерпевший готов щедро оплатить поиск вора, и в завершение отдал Толстищеву листок с приметами «Добровольского», поручив ему разузнать, где тот жил в Москве до поступления к Неронову.
Вечером того же дня он выслушал доклад Маленького Лекока. Толстищев рассказал, что прямо из своей «штаб-квартиры» в трактире отправился в Чернышевский переулок, где располагалась справочная контора госпожи Гаврилиной. Припугнув хозяйку тем, что может привлечь её «как потатчицу вору», он получил от неё адрес, который оставил «Добровольский», встав на учёт в конторе Гаврилиной. Прежняя квартира его оказалась в доме Корчагина, в Успенском переулке. Поспешивший туда Толстищев, конечно же, не нашёл там преступника, но зато опросил всех его соседей, дворника, управляющего, извозчиков — словом, всех тех людей, которые много лет живут на одном месте и всех новеньких примечают. К вечеру сыщики уже знали, что «Добровольский» в столице появился в январе, жил тихо, навещал его только какой-то еврей. Несколько раз он приходил к «Добровольскому», а однажды они вдвоём вышли и, взяв извозчика у ворот дома, куда-то поехали. Дворник, рассказавший Толстищеву об этом, показал ему и извозчика с ближайшей к дому биржи. Тот припомнил, что возил он этих седоков «кажись к дому Дворецкого, в Мещанской части». Имея описание гостя «Добровольского», Толстищев отправился в дом Дворецкого и снова стал расспрашивать местных сторожей, швейцаров и дворников о жившем в этом доме человеке с соответствующими приметами. Таковой обнаружился очень скоро, и убеждённость Толстищева, что след этот «горячий», ещё более укрепилась. Человек, навещавший «Добровольского» в Успенском переулке, оказался Хукой Гольдштейном, личностью, пользовавшейся самой дурной репутацией: он только недавно освободился из арестантского отделения московского тюремного замка, в котором содержался по решению суда за различные преступления. От дворника дома Дворецкого Толстищев узнал, что накануне кражи в квартире Неронова, 19 января, у Гольд-штейна собралась большая компания, пропьянствовавшая всю ночь, и среди гостей Хуки был человек, очень похожий по описанию на «Добровольского».
Вооружённый такими сведениями, Замайский с утра пораньше явился на квартиру к Гольдштейну и самым строгим образом стал спрашивать его о гостях, бывших у него девятнадцатого. Гольдштейн сказал, что народу у него в тот вечер собралось много, более десяти человек, сам он напился и толком не помнил, кто пришёл раньше, кто позже, кто каких своих знакомых приводил.
— Что же, сукин ты сын, совсем не помнишь, с кем водку пил? Хотя бы тех, кто с самого начала был? А? — грозно топорща усы, спросил его Замайский.
— Ну, почему не помню, — боязливо глядя на него, осторожно отвечал Гольдштейн. — Ну, были… Его Лессельроде привёл, они вроде знакомые.
Этого было довольно. Забрав Гольдштейна в участок «на всякий случай», Замайский велел привести к нему Леву Лессельроде, и тот рассказал, что человек этот приехал к нему от его давнего знакомого, жившего в Туле, некоего Генеретика.
— Приезжий? — хмурясь, спросил Замайский. — А откуда приезжий?
— Так вроде как из Курска! — отвечал Лессельроде. — Он сам говорил. Приехал, привет передал от знакомого моего, от Генеретика, они с ним вместе сидели в курском остроге.