База 211
Шрифт:
– Я сошел с ума… Я сошел с ума, а вы мне подыгрываете? Ведь так? – Вернер отер рукавом вспотевший внезапно лоб. Ему, однако, никто не ответил. Даже гауптштурмфюрер Ховен. Тот вообще пока не обратился к капитану ни с единым словом. Тогда Вернер спросил его сам: – Это и есть ваш пресловутый отдел зооисто-рии? Меморандум 1938 года?
– Да, капитан. Если вам от этого легче, – Ховен нарушил молчание, хмыкнул и зачем-то направил фонарь в окно. – Ого, уже светает!
– И на базе все знают? – упавшим голосом настойчиво продолжал спрашивать Вернер.
– Знают все. Но не каждого просвещают по этому поводу. Предполагалось, что ваше пребывание окажется весьма временным, потому я лично не счел нужным вас посвящать. Впрочем, вашей команде лучше и сейчас не знать всего. Из тактических соображений. Поэтому возьмите себя в руки и старайтесь держать язык на
– Эти медальоны. На шее у Гуди и у остальных, на куртках и свитерах. Только у вас четверых их нет, – не то спросил, не то утвердительно сказал Хартенштейн.
– А, вы наблюдательны! Древняя руна «вольфснагель», так называемый «волчий крюк». Предрассудок, конечно. Но если нашим гражданским олухам от этого легче, пусть таскают на себе. Пользы от нее, само собой, ноль. Впрочем, вы не желаете? Для успокоения души, так сказать.
– Нет, увольте. Я более верую в крестное знамение. Хотя и догадываюсь, что вряд ли оно сможет оградить, – набычившись, чеканно отрезал Хартенштейн. В голове его была полная неразбериха, но должность и честь обязывали достойно держаться в любых гадостных ситуациях.
– Попали, как говорится, в яблочко! Святая вода вам тоже не заступница, как и Божья Матерь. И про серебряные пули забудьте, а если имеете избыток сего металла, лучше пустите его на украшения какой-нибудь портовой милашке, – Ховен опять был в своем амплуа и скалил зубы в насмешке. – Единственное, что пойдет вам впрок, – это хорошее поведение. Хорошее – значит, правильное.
– А вы? Вы тоже?.. – Вернер не договорил предложение до конца, но гауптштурмфюрер и так понял его.
– Я – нет. Я всего лишь пастырь стада. А для охраны овец всегда нужны пастушьи псы. Смотрите на это дело с моей точки зрения. Вам же выйдет проще. Но сейчас следует разобраться. Погибли ваши люди, и уж поверьте, они были в этом виновны сами.
После жестоких своих слов Лео отвернулся от ополоумевшего и онемевшего в полной беспомощности капитана и быстро с краткой точностью допросил Лис.
Дело и в действительности оказалось паскудным донельзя. Даже если излагать его с нейтральной полосы и без предвзятости.
На базе, никуда не денешься, ощущался явный недостаток женского пола. И в данных обстоятельствах, в смысле прибытия дополнительного мужского военного контингента, лучше бы его не имелось совсем. До этой поры ситуация пребывала в относительном спокойствии. Кое-кого, постарше рангом и посимпатичнее, привечала в своей аккуратной светелке доктор Эйгрубер, пока окончательно не остановила выбор на Вилли Бохмане, но в честном соперничестве остальным было не так обидно. Гуди, слишком молодая и пугливая, находилась под негласным сердечным попечительством Марвитца, да и обижать единственного повара на базе не считалось разумным. К тому же помещалась она в комнате по соседству с Шарлотой Эйгрубер, а уж там шутки вышли бы боком. Лис вообще ходила в фигурах неприкосновенных, и в силу особенного статуса своего существования, и оттого, что ни для кого не являлось секретом – она наложница самого Великого Лео. Так что, где тяжелым кнутовищем, а где мятным пряником, обстановка сохраняла видимое равновесие. Пока прибытие полусотни бестрепетных бойцов подводного фронта не качнуло его в сторону. Результаты и вынужден был теперь наблюдать капитан Хартенштейн на окровавленных обломках лаборатории доктора Эйгрубер.
Суть произошедшего выглядела предельно житейской и обыкновенной. Привычные к строгой морской дисциплине в походе и к почти полной вседозволенности на берегу, «волки Деница» на базе откровенно заскучали. Трагический случай с беднягой Францем положил всему начало. Конкретного дела не предвиделось, будущее лежало в неопределенной плоскости, даже сам капитан не брался объяснить, до каких пор им прозябать на забытой богом полярной стоянке. А вскоре база показала зубы, уничтожив взрывом поганой пехотной мины лучшего акустика 2-й флотилии. И личный состав начал вовсю чудить. Сначала предприняли на авось лихую попытку бомбануть продовольственный склад. Но там суровый Марвитц, настоящий тупой медведь и жадюга, накостылял до самого пасхального разговения. Только запах спирта издалека и учуяли, зато уразумели, что с Медведем лучше не связываться. Однако ребята, особенно удалой штабс-ефрейтор Шустер, затаили обиду. Да еще, будто назло, под носом три бабы, как нарочно ладные и из себя ничего, и не подступиться! Для богатой телом Шарлоты простой ефрейтор, конечно, рылом не вышел, туда сам капитан таскается без видимого успеха. К поварихе лучше и не ходить, встречу с тяжелой рукой Медведя оба механика до сих пор поминают в компаниях во всех животрепещущих подробностях. К тому же заманивать красавиц выходило решительно нечем. Обычным способом при помощи кармана, набитого рейхсмарками, добиться внимания не было возможности, потому где же их тратить, а главное, на что? Не имелось на базе и кофейни с шантаном, и самого плюгавого портового бара, разве кое у кого губная гармошка, а свой патефон Бруно Геделе оберегал в рубке как зеницу ока.
И тогда созрел лиходейский план. Об этом уже позже поведали Вернеру в экипаже те, кто хотел, но все же не решился. Эта разумная опасливость и спасла им жизни. А бедная троица влипла, куда и не думала. Ничего-то ребята не поняли толком, да и общались с местными маловато, старший помощник держал их на привязи в казармах, даже кормились отдельно. Потому о том, кто, как и к кому на базе имеет отношение, в отдельных бараках подводных охотников до конца не знали и не особенно задумывались. В качестве лакомой наживки штабс-ефрейтора Шустера привлекла китаяночка, как они называли промеж себя Лис, живущая в одиночестве и на отшибе, легкая ночная потеха. Приходилось в свое время иметь дело и с китаяночками, и с японочками, и с индонезийскими красотками, и каждая славилась кротким нравом и покладистостью. Если говорить по чести, азиатская девчушка – это же не ясноглазая и белокурая тевтонка, гордость новой расы господ, а нечто экзотическое, получеловек-полузверушка. И Шустер, не зная брода, подбил двоих приятелей на авантюрный поход. Пусть малышка немного диковата, не беда, как говорится, труден только первый шаг. Не захочет по-хорошему, значит, придется ей столкнуться с бравой силой и решительностью морских волков. Правда, обер-матрос Кунке захватил для очистки совести бог весть как завалявшийся в его запасах флакон дешевого дамского фиалкового одеколона. В виде утешительного презента. О том, что щупленькая китаяночка сможет оказать серьезное сопротивление, никто из троих парней даже не задумался. А и задумался бы, так рассмеялся, как от веселого анекдота.
Открыть дверь не составило труда, штабс-ефрейтор Шустер только и сделал, что дернул посильней. Но застать китаяночку врасплох не удалось. Лис моментально услышала посторонний шум и вышла в соседний лабораторный отсек, как ей и полагалось действовать по регламенту. Там она стала ждать. Молча и угрюмо. По запаху она уже распознала, что пришли из казарм, оставалось выяснить зачем. Но объяснить ей никто не удосужился, девушку просто стали рвать на части, оскорблять словом и действием, ударом сбили с ног, гоготали и издевались. И тогда Лис обратилась в свое звериное состояние. Насильники попытались было разбежаться кто куда, но у них не вышло. Ведь Лео знает, у нее плохо получается порой контролировать свое поведение. А Лис была крайне рассержена и обозлена. Грубые, отвратительные животные, Лис их ничуточки не жаль. Даже если Лео захочет ее наказать.
Но Лео не захотел, капитан Хартенштейн тоже. Он вообще не знал, что сказать. С одной стороны, парни получили по заслугам, подобного обращения с женщинами, черные они там или желтые, Вернер никогда не одобрял. Девушка отстаивала свою честь и отстояла всем на зависть. Но вот девушка ли? Он видел что видел, и это-то видение отказывался принимать за факт. Кажется, гауптштурмфюрер понял его беспомощность, потому что сказал:
– Никому и ничего не надо сообщать. Мои люди и так догадаются. Для ваших будет лучшей иная версия. За злостную попытку саботажа дисциплинарного режима все трое расстреляны мной на месте. Медведь сейчас зашьет тела в мешки, чтобы скрыть следы, а вы для наглядности похороните их в присутствии всего экипажа. Дабы не случилось бунта, приказываю оповестить ваш личный состав о том, что вы, капитан, полностью одобряете мои действия и что наша местная обстановка отныне равнозначна боевой.
– Будут шуметь, – неизвестно зачем и ни к кому не адресуясь, провозгласил с грустью Хартенштейн. – Но бойни я не допущу. Мой авторитет все еще очень велик.
– Если вы рассуждаете сами с собой – это превосходно, – гауптштурмфюрер скривил губы, – но лично мне нет до этого дела. Ваш экипаж – ваши проблемы. Моя обязанность предупредить. Если потребуются чрезвычайные меры, я не колеблясь ими воспользуюсь. Мы здесь слишком далеко от всего и от всех, чтобы позволить себе чистоплюйство… Не возражать, капитан! Извольте лучше исполнять ваши прямые обязанности. В том, что случилось, прежде всего ваша персональная вина, и худо будет, если вы этого не понимаете!