База-500. Смертельная схватка
Шрифт:
— Логично! — согласился Рудаков.
— Сажай Земелина в мою машину, за рулем должен быть Махер. Все!
Рудаков ушел, я достал из стола флягу с коньяком и свой драгоценный сувенир, память о прежних временах: бесшумный пистолет уникальной конструкции. Он был снабжен винтовочным затвором и магазином в рукоятке на восемь патронов «Веблей» английского производства. Выдвинутый назад затвор компенсировал вес массивного глушителя и прекрасно лежал в руке. Винтовочный затвор и отсутствие автоматики обеспечивали готовность к бою и полную бесшумность выстрела– при нажатии на спусковой крючок раздавался
— Я высажу вас возле моста, дальше пойдете пешком. Доберешься до Порозова, найдешь связного. Дом под красной крышей, увидишь сразу. Хозяина зовут Тимофей Лукич. Человек надежный, через него несколько групп окруженцев прошло, так что у партизан на полном доверии. Скажешь, что от дяди Василя из Бреста, он и впустит. Снабдит тебя документами для проезда по железной дороге, переправит в Волковыск. Оттуда доберешься поездом до Минска. По командировочному листу отправишься из Минска в Барановичи. А там уйдешь в лес. Твоя цель: найти отряд Коровина. Будут проверять, где был, то ссылайся на Тимофея Лукича: дескать нашли в лесу партизаны и привели к нему.
— А поверят? — усомнился Земелин. — Начнут ловить на мелочах… Федорцов это дело любит!
— Ловить могут, а вот проверить не смогут, — возразил я. — Все замыкай на Тимофея Лукича: он любую проверку выдержит.
Махер остановился возле поворота к мостика через небольшую речушку, впадающую в крохотное озеро. Уже рассвело и вокруг были хорошо видны детали пейзажа, невзирая на утренний туман.
Мы с Земелиным вышли из машины и пешком дошли до мостика.
— Если задержат полицейские, то требуй, чтобы доставили в СД, а там просто назовешь мое имя «Герлиак». Вот и все. Удачи!
Я крепко пожал руку Земелину, и тот пошел по мостику в сторону Порозово. Меня вдруг пронзило чувство сожаления: нет, не потому, что предстояло умереть человеку, а потому, что мне предстояло потерять перспективного агента, действительно способного внедриться в разведгруппу НКВД.
Но он знает о Сибирцеве—Райхеле, и уже поэтому его опасно оставлять в живых.
Я достал свой бесшумный пистолет и негромко позвал:
— Земелин!
Он остановился и обернулся. Наверное, он ждал последнего отеческого напутствия… или теплых слов… Он остановился и обернулся. И я с десяти метров, словно в тире, влепил Земелину пулю точно в лоб. Механизм сработал безукоризненно: я услышал лишь негромкий хлопок. Земелин покачнулся, перевалился через жалобно скрипнувшие поручни моста и с громким всплеском ушел под воду.
Я спрятал пистолет и проводил взглядом его медленно уплывавшее тело. Жаль, что пришлось пожертвовать отличным агентом ради гарантий безопасности. И тут меня словно ударило!
Я вдруг понял, кто и почему охотится на меня. Секретные акции в рамках операции «Марьяж» я выполнял по приказам Гейдриха. Но все это не могло не затрагивать интересов других высокопоставленных лиц, в том числе более высокопоставленных, чем был сам Гейдрих. И вот однажды такое лицо решило, что Генрих Герлиак слишком много знает и тем представляет реальную угрозу для этого лица. А что же я такого знаю? Бессмысленный вопрос: воскресни сейчас Земелин, так он тоже не смог бы ответить на вопрос, почему я его застрелил.
Одно ясно: дело не в тупых фанатиках, слепо выполняющих приказ покойного хозяина, и не в беспринципных карьеристах вроде Вахмана, дело в неком высокопоставленном деятеле рейха, которому плохо спится ночами при одной мысли о том, что Генрих Герлиак знает НЕЧТО, что может утопить этого деятеля с головой.
Хотел бы я знать, что же я ТАКОГО знаю!
5 ноября 1942 года, 5 часов утра, Москва,
площадь Дзержинского, здание НКВД
На этот раз с Коровиным обращались весьма корректно. Следователь Владимирский не кричал и не разоблачал. Он скрупулезно выяснял анкетные данные Коровина для заполнения документа в дело, послужной список и прочие детали. Заполнив анкету, Владимирский отложил ее в сторону и удовлетворенно сказал:
— Ну вот! Теперь можно переходить к чистосердечному признанию!
Ну вот, началось!
— Признанию в чем? — осведомился Коровин.
— Понятно, — вздохнул Владимирский. — Каяться не желаете… А ведь не первый раз под следствием, могли бы и понимать, что к чему!
— Мой предыдущий следователь не успел разъяснить мне, «что к чему»: его расстреляли как врага народа! — не удержался Коровин.
Владимирскому не понравилась ассоциация; он поиграл желваками, минуты две перебирал бумаги и лишь затем продолжил:
— Вы зря ерничаете и ершитесь, Коровин! Ведь мы все знаем! Вы провалили ответственное задание руководства и, пытаясь спасти жизнь, пошли на сотрудничество с немецкой контрразведкой. Докладывая в Центр о якобы успешных действиях, вы в то же время, стремясь выслужиться перед своими немецкими хозяевами, предательски завлекли в расставленную немецким СД ловушку старшего майора госбезопасности Цанаву и капитана госбезопасности Торопца. Вы обрекли на смерть доверившихся вам товарищей, и сейчас я, давая вам возможность для искреннего раскаяния, хочу выяснить лишь одно: действительно погибли Цанава и Торопец или томятся по вашей вине в фашистских застенках.
Вот как! В такой ситуации говорить бессмысленно.
— Мне нечего добавить к тому, что я сообщал в своих донесениях Центру, — сухо ответил Коровин. — Я привез в Москву немецкого специалиста, который знает, что делали на секретном немецком объекте. Вот это и есть главное! Работайте с ним. Если и он не оправдал надежд руководства, тогда мне тем более нечего добавить.
Владимирский нахмурился и встал из–за стола, потирая костяшки пальцев. «А здоровый мужик! — отметил про себя Коровин. — Сейчас будет бить».
5 ноября 1942 года, Подмосковье, пять километров
к востоку от Балашихи, спецобъект НКВД
Профессор Фрайтаг, о котором вспомнил Коровин, в то же самое время сидел на подмосковной даче, в компании двух русских ученых и двух офицеров госбезопасности. Ученые чувствовали себя неуютно: им, как всегда в таких случаях, никто не удосужился сообщить, чего ради их внезапно выдернули с работы и привезли на затерянную в подмосковных лесах и окруженную высоким забором с колючей проволокой дачу молчаливые и неприветливые сотрудники НКВД.