Базалетский бой
Шрифт:
Вернувшись в свой дворик, Арчил осторожно вывел двух дружинников через потайную дверцу и привел в комнату. К своему изумлению, Арчил нашел Гульшари в нише спящей. «Из какой кости сделана?!» Полуоткрыв алый рот, она глубоко, но ровно дышала. От длинных ресниц расходились голубые тени, и сквозь прозрачную кисею просвечивала золотисто-розовая грудь. Арчил невольно зажмурился: «Как может красота ужиться с уродством!» Разбудив Гульшари, он заявил, что она должна немедля покинуть Метехи.
Гульшари привычно рассердилась: разве смотритель не знает, кто она? Или полагает, что ей пристойно не на коне покинуть замок? Нет, она подождет Андукапара!
С нескрываемым презрением смотрели дружинники-аршанцы на надменную, ничего не понимающую княгиню. Хорошо бы бросить ее на произвол судьбы! Но Арчил предупредил: спастись они могут, только бежав в замок Арша, а попадут туда, лишь взяв с собою княгиню. Поэтому они, не проронив ни слова, поспешно выпили по чаше вина. Засунув им в хурджини лепешки и дорожный кувшин с вином, Арчил предложил и Гульшари подкрепиться, но она брезгливо отказалась и еще раз заявила, что выедет из Метехи только на коне и что князь Андукапар сумеет наказать невежд.
– Вижу, княгиня, ты хочешь погубить не только себя, но и этих двух… Не перебивай! – вдруг повысил голос Арчил. – Я щадил тебя, а теперь знай жестокую истину: на животе должна ползти, куда укажу! Защитить тебя некому: все твои дружинники убиты. Князь Андукапар предпочел кинуться со стены в Куру. Вся свита царя погибла… – Арчил оборвал рассказ.
Гульшари, всплеснув руками, потеряла сознание.
– Берите ее и идите! – приказал Арчил. – Вот-вот начнет светать. Слушайте внимательно: понесете ее в Инжирное ущелье – там, на другой стороне, живет пасечник, отец Вардана Мудрого. Скажите, что князь Шадиман поручил ему спрятать княгиню и вас. Днем из домика не выходите, а ночью не спите. Когда станет спокойнее, сын Вардана приведет трех коней и принесет еду. Пусть княгиня заплатит.
Закутав Гульшари в бурку и вложив ей в руку ларец, Арчил повел дружинников с их ношей к потайной калитке.
Скоро они уже шагали по пустынной уличке Нижней крепости к ущелью. Облегченно вздохнув, Арчил вошел в домик, запер дверь и повалился на тахту.
Спал ли Зураб Арагвский после кровавого ночного разгула? Нет, князь торопился, и, лишь поголубели выси, он и пятьсот арагвинцев, вскочив на отборных коней, двинулись по направлению к Схвилос-цихе.
Хотя Метехи и походил на пустыню тринадцати сирийских отцов, но Зураб велел остаться двумстам дружинникам и, продолжая поиски оставшихся в живых, никого, даже слуг, не выпускать из замка два дня. Остальные арагвинцы расположились у Тбилисских ворот.
Расставив везде верную стражу, чтобы никто из горожан не улизнул в замок Фирана Амилахвари, Миха пустился вдогонку за своим князем.
Напрасные опасения. Тбилисцы были в полном неведении. Шадиман? Но он гнал коня в противоположную сторону, стремясь попасть поскорее в собственный замок. Еще бы, только в Марабде он мог почувствовать себя в безопасности.
«Как странно, – думал Шадиман, беспрестанно взмахивая нагайкой, – почему шакал, такой опытный в коварстве и предательстве, не догадался послать за мной в погоню?»
«Как странно, – думал спустя несколько дней Саакадзе, – почему Шадиман, такой опытный в коварстве царедворец, не догадался тут же послать Вардана на быстром коне в Схвилос-цихе?.. Что бы произошло? Прибывший Зураб, сопровождаемый Фираном, направился бы в покои царя, якобы для приветствия, и попался бы в ловушку, наполненную дружинниками, где очень тихо без ведома князей, приверженцев Теймураза, был бы обезглавлен палачом Фирана. И… Симон, сопровождаемый князьями, вернулся бы в Тбилиси, дабы царствовать по своему вкусу, то есть заниматься шутовством. Шадиман? Тоже вернулся бы ко двору, где с неиссякаемым усердием вновь принялся бы чинить треснувший кувшин княжеского сословия. И тогда мне, Георгию Саакадзе, тоже пришлось бы вернуться… ибо неучтиво было бы не встретить царя Теймураза у стен Тбилиси и не швырнуть к его ногам голову, только не царя Симона, а князя Зураба Эристави. И тут же, не допуская въезда шаирописца в Тбилиси, объявить, что царь Кахети Теймураз Первый отрешен от картлийского престола… ибо ни народу, ни Шадиману, ни мне он ни к чему. Выходит, признали бы Симона? Нет! Симон в свое время тоже был бы сброшен с высокого трона и изгнан в замок Арша к своей доброй сестре Гульшари. А дальше?! Дальше, как давно определил: Александр Имеретинский – царь Картли-Кахети-Имерети… И…»
«Как странно, – думали день спустя князья. – Почему нам не внушил подозрения нежданный приезд арагвинского шакала, и еще больше – его приторная любезность к царю Симону? Никогда бы мы, князья Картли, не допустили… Чего не допустили? Въезд царя Теймураза в Тбилиси? Нет, не это, ибо мы все приверженцы царя Теймураза. Симон, вот кто помеха всем планам! Но разве плохо было бы заточить его в замке Фирана и потом тихо, с почетом и изъяснениями в любви, проводить до границы Ирана? Шах Аббас учел бы наш благородный поступок. И в случае… Хотя вряд ли Саакадзе впустит в Картли шахские орды, но… бесспорно, разумнее не раздражать шаха, мало ли что может произойти. Время бурливее воды, а вода дороже крови…»
Зураб ехал не спеша, как охотник, чувствующий, что жертва уже загнана и торопиться не к чему. Чувствовал он себя превосходно, как после хорошо проведенного праздника.
Но Миха недоверчиво оглядывал дорогу и рассылал дозоры в разные стороны: нет ли засады? Нет, все было мирно. Где-то на горной тропе скрипела арба и доносилась мелодичная урмули. На откосе чабан пас овец; их шерсть повторяла белизну снегов и дымчатость сумерек. Перебирая кругляки, тихо журчал ручей, так же как вчера и как будет журчать завтра. И даже солнце не опоздало выглянуть из-за горной вершины.
На крутых склонах пламенели маки. Дорога повернула направо, к возвышенностям, кое-где покрытым мелким лесом. Открывались картлийские дали, пересеченные линиями гор, строгих в своей законченности. Селение Квемо-Чала ушло вниз, скрываясь в зеленоватой дымке. Тишина наполняла лощину и звенела, как туго натянутая струна. Зураб самодовольно оглядел небо: «День! А минувшая ночь окрасилась настоящей, горячей кровью моих врагов… Каких врагов? А Шадиман, Гульшари, царь Симон? Их время придет!» Зураб захохотал, вспоминая безумную пляску Андукапара на зубчатой стене. И вновь его опьянял восторг торжества и, как на крыльях, поднимала новая сила достигнутого величия. Придержав коня, Зураб поправил золоченую стрелку, украшавшую шлем, и властно опустил руку на эфес фамильного меча.
Впереди высилась грозная крепость Схвилос-цихе, выставив, как передового бойца, неприступный четырехугольным донжон. В кольце прочих каменных стен и башен находился замок с крепостной церковью. Над крестом главенствовало знамя Фирана Амилахвари: на темно-коричневом поле светло-серый джейран гордо взирал на перекрещенные золотую стрелу и серебряное копье.
Зураб подал знак, рослый арагвинец приподнялся на стременах и затрубил в арагвский рожок, призывно, нежно. С площадки передовой башни тотчас отозвался рожок владетеля, радостно, дружелюбно. Стража торопливо открывала главные ворота, выстраиваясь в два ряда.