Базовые ценности: инструкции по применению

Архангельский Александр Николаевич

Посмотрим на самую успешную страну сегодняшнего мира. На каких базовых ценностях покоится мощная Америка? На прославленном американском индивидуализме, на мифологизированной американской мечте и на том, что оттиснуто на самой ценностной из ценных бумаг, — долларе: «В Бога мы верим». Насквозь индивидуалистично американское законодательство; абсолютна свобода высказывания мнений (без каких бы то ни было обязательств эти мнения транслировать); на сюжетном скрепе американской мечты держится половина голливудских сценариев; провинциальная Америка каждое воскресенье встает по будильнику и стройными рядами движется в церковь, не обращая никакого внимания на элитарных скептиков, сосланных с глаз долой в университетские кампусы. И любое конкретное политическое решение, любая сиюминутная цель будут сходу отвергнуты избирателем, если тот не почувствует их соотнесенности с этими базовыми

ценностями. Которые сформировались тогда же, когда оформилась единая гражданская нация (при всех внутренних противоречиях Севера и Юга), на излете XVIII — в начале XIX веков; с тех пор они поддерживаются и транслируются самыми разными технологиями. От Голливуда то телевидения.

Между тем, если не врут справочники, только 10 из 100 американцев готовы заниматься собственным бизнесом. То есть лично отвечать за собственное прокормление и осуществлять американскую мечту, дерзко прорываясь из грязи в князи. Хуже того — лишь четверо из этих десяти решаются создать бизнес, выходящий за тесные рамки семьи; они не берут ответственность за чужие судьбы на себя и ни на какую мечту не претендуют. 96 процентов населения этой индивидуалистичной и энергически-мечтательной страны основным ее ценностям не следуют и следовать не собираются. Хорошо хоть в Бога верят. В отличие от многих лидеров индивидуалистического меньшинства, которое тянет Америку вперед, в постиндустриальное будущее.

Но! — почему-то американцев вполне устраивает «заточенность» собственной цивилизации не под абсолютное большинство, а под запредельное меньшинство; они принимают и приветствуют юридическую систему, которая обеспечивает прежде всего права и интересы четырех процентов — разве что вопрос о снижении верхней планки прогрессивной шкалы налогов может вызвать их пролетарское раздражение. Долларом, на котором написано про Бога, они голосуют за фильмы, которые сняты про американскую мечту. На уровне подсознания до них доходит прямая связь между рискованным успехом горстки вольных индивидуалистов и стабильной жизнью осторожного большинства. И шкурой они ощущают: если завтра американское государство сойдет с ума и, отступив от простого набора общепризнанных ценностей нации, начнет не просто устанавливать единые правила для бизнеса и с предельной жесткостью контролировать их соблюдение, но по произволу, заказу и личному интересу вождей будет спускать прокуроров с цепи, вдохновенно доначислять налоги, указывать, кто, кому и за сколько должен продать свой бизнес, — от Америки в одночасье ничего не останется. Гуд бай, Америка. И если навсегда, то навсегда гуд бай.

Вопрос: значит ли это, что лишь индивидуализм в современном мире ведет к успеху? Отнюдь, как говорил на общенародном доступном языке российской гражданской нации Егор Тимурович Гайдар. Сменим ракурс, вернемся в Европу. Перед нами — коллективистская Скандинавия. Еще слегка подкручиваем окуляр, укрупняем кадр, видим Данию. Ее политическую систему вообще можно определить как коммунальную; тотальный, какой-то макаренковский коллективизм и всеобщая уравнительность: вот они, базовые ценности в датской упаковке. Тот, кто был в стране Андерсена и Марии Феодоровны, знает: вся Дания вовлечена в общественную жизнь, нет вопроса, который не дебатировался бы и не прорабатывался бы в гражданских организациях; каждый датчанин состоит в двух-трех обществах некоммерческого сектора и усердно участвует в их работе. Просто потому, что ему это по вкусу. Ему нравится принимать решения коллегиально, нравится исполнять эти решения. Ненависть ко всему, что выбивается из общего ряда, философия повального усреднения подкреплены конкретной налоговой практикой: до 68 центов из каждого заработанного евро датчанин отдает на общие нужды. Чудовищная обираловка. Но из одного выборного цикла в другой, по крайней мере с послевоенных времен, здесь голосуют за те партии, которые утверждают такие налоги. И тихо радуются, что аристократические замки на побережье либо пустуют, либо сдаются в аренду (так дешевле); что медицинские услуги в стране одинаково великолепны как для миллионера (не лучше), так и для бомжа (не хуже). Спокойно закрывают глаза на то, что система усреднения выталкивает из страны все яркое, нестандартное, индивидуалистичное; что по-настоящему выдающиеся музыканты и по-настоящему нестандартные бизнесмены покидают родину с одинаковой неизбежностью. Скатертью дорога. Выбор сделан — и вами, и нами. На остальных плевать.

Еще вопрос: был свой набор простых всеобщих ценностей у коммунистической системы советского образца? Был. Не обсуждаем, какой, Дурной или добрый; важен сам факт. Социальная справедливость: всем сестрам по серьгам. Государственный патернализм: отеческая забота сурового, но мудрого вождя; народ как малое стадо. Интернационализм: национальные различия вторичны, первично классовое чувство. Атеизм: вера большинства в то, что Бога нет. Если бы не этот — увы, принятый большинством нации! — набор базовых ценностей, не продержался бы Советский Союз

так долго.

КАБАЧОК «13 СТУЛЬЕВ» И РАСПАД СССР:

ВЫМЫВАНИЕ СМЫСЛОВ

Когда ж он начал распадаться, этот нерушимый и нашпигованный «бессмертными» идеями коммунизма Союз? В тот самый исторический момент, когда обыденная, ежедневная жизнь советских людей непоправимо разошлась с советскими ценностями. В 70-е. Сами граждане этого поначалу не осознали; многие не поняли до сих пор.

Все продолжали трындеть про социальную справедливость. Но многоуровневая система льгот и привилегий непоправимо разводила людей по чинам и разрядам, а подавляющее большинство нечиновных слоев и сословий было вовлечено в теневую экономику. Я даже не имею в виду цеховиков; речь о главной опоре государства — рядовом обывателе. Преподаватели поголовно репетиторствовали; самые отмороженные брали взятки за поступление. Рабочие чинили машины. Парикмахеры стригли на дому. Продавцы отпускали дефицитный товар налево. И так далее.

Все искренне верили, что Советский Союз насквозь интернационален, что национализм навсегда исчез как пережиток прошлого. Конституция 1977 года провозгласила возникновение новой исторической общности — советского народа. Но первые публичные демонстрации прошли в Грузии как раз в связи с принятием этой самой Конституции; грузины насмерть перепугались, что русский язык будет навязан им в качестве официального, а родной, грузинский, отойдет на второй план. В России появились почвенные, при всей своей коммуноидальности, издания — журналы «Молодая гвардия», «Наш современник»; общество «Память» зародилось именно в эти гниловатые годы. Да, тут не обошлось без игры КГБ; но уже было с кем играть — и во что играть, это куда важнее.

Атеизм? Но после душного лета 1973 года вдруг очнулась от религиозной спячки русская интеллигенция и, вместо того чтобы уводить народ из церкви, как она это охотно делала в предшествующие эпохи, сама потянулась к церковным вратам…

И так — во всем.

Пропагандистская машина продолжала работать на полную мощь; все средства печати, все радиопрограммы и немногочисленные телеканалы принадлежали коммунистическому государству и тотально им контролировались. Помогло это? Разумеется, нет. Пропаганда эффективна только в том случае, если она преобразует ежедневный опыт людей в идеальные представления о должном; если разговоры о должном скользят параллельно реальности, то пользы от пропаганды ноль. Это как подкожное впрыскивание вместо прописанного внутривенного; вроде бы лекарство подействовало, но через полчаса эффект улетучился. А гематома останется навсегда.

Все газеты, три программы радио, два (потом тоже три) канала телевидения с утра до вечера объясняли людям, как справедливо, как бескорыстно, как беззаботно, как цельно они живут и как не могут помешать этой цельности, этой беззаботности и этому бескорыстию отдельные недостатки окружающей жизни. Люди читали, слушали, смотрели, даже верили; но на что по-настоящему реагировали? Только на первые советские сериалы вроде «Семнадцати мгновений весны» и «Места встречи изменить нельзя», на рассказ о погоде в политической программе «Время», да на сатирическое шоу «Кабачок „13 стульев^”», в котором переводные (с польского) шутки над «отдельными недостатками» социалистического миропорядка перемежались эстрадными номерами. Почему реагировали? Потому, что единственной повесткой дня, способной содержательно объединить людей поверх национальных, социальных, религиозных, региональных и иных прочих различий, давно уже стали развлечение, приключение и климат. Никаких общих ценностей. Никакой общей истории — кроме великого праздника 9 Мая, последней исторической точки, в которой нация была готова встречаться именно как нация. А не как случайное собрание русских, грузин, евреев, татар, грузчиков, профессоров, партработников, чекистов, сибиряков, вологжан и ненавистных москвичей; собрание людей, которые исправно поедают салат «оливье» и пьют водку на главный официальный праздник, 7 Ноября, но революционным идеалам в большинстве своем не верят.

Нужно ли уточнять, что все это вымывание общих смыслов происходило на фоне неуклонного роста цен на нефть, сверхдоходы от которой перевкладывались во вдохновение генеральных конструкторов военной техники и в социальные программы для широких народных масс; деньги закачивались в карстовые пустоты смысла, образовавшиеся под фундаментом мощного разнородного государства. Казалось, конца нефтедолларам не будет, особенно после иранской революции 1979-го, когда нефть запредельно подскочила в цене. Но как-то так получилось, что сначала афганская война схомячила избыток средств, затем началась оранжевая революция в Польше, которую мягко подавили в 1981-м (полонизированный «Кабачок „13 стульев"» пришлось закрыть), а потом нефтяные цены рухнули, экономика развалилась, страна расползлась. И возникла новая Россия. Новая страна в новых границах и с новыми историческими задачами.