Бэббит. Эроусмит
Шрифт:
— А здорово ты, папа, обрезал этого болвана, когда он расхамился насчет Лиги наций!
— Беда, что они сами не понимают, о чем речь, а туда же, берутся судить… Фактов не признают… Скажи, какого мы мнения о Кене Эскотте?
— Я тебе вот что скажу, папа: по-моему, Кен — славный парень, ничего в нем плохого нет, вот только курит как паровоз. Но канительщик он, не дай бог! Честное слово, если его не подтолкнуть, он никогда в жизни не раскачается, не сделает предложения Роне. Да и она такая же. Канительщица.
— Верно, верно. Оба они
— Правильно. Канительщики они оба. Клянусь честью, отец, не понимаю, откуда в нашей семье взялась такая мямля, как Рона. Ты сам наверняка был не таким уж праведником, ручаюсь!
— Да, мямлей я никогда не был!
— Я думаю! Наверно, знал, что к чему.
— Конечно, когда доводилось ухаживать за барышнями, я им не все время рассказывал про забастовки в вязальных цехах.
Оба захохотали, оба закурили сигары.
— Так что же нам с ними делать? — спросил Бэббит.
— Сам не знаю, черт подери! Клянусь, мне иногда хочется отвести Кена в сторонку, тряхнуть его как следует и сказать: «Слушай, друг сердечный, женишься ты на моей сестрице или просто заговоришь ее до смерти? Тебе скоро тридцать стукнет, а ты до сих пор зарабатываешь не то двадцать, не то двадцать пять монет в неделю. Когда ты наконец возьмешься за ум и добьешься прибавки? Если Джордж Ф. или я можем тебе чем-нибудь помочь, так и скажи, только не канителься ты, бога ради!»
— Что ж, может быть, и неплохо бы тебе или мне с ним поговорить, только боюсь, не поймет он нас. Он из этих, из высоколобых. Не умеет смотреть в корень, выкладывать карты на стол и говорить напрямик, как мы с тобой.
— Верно, верно, все они такие, эти высоколобые.
— Правильно, и он такой, как все.
— Факт!
Оба вздохнули и замолчали, счастливые и довольные.
Вошел проводник. Он как-то заходил в контору Бэббита насчет аренды дома.
— Здравствуйте, мистер Бэббит! Едете с нами до самого Чикаго? Ваш паренек?
— Да, это мой сын, Тед.
— Скажите на милость! А я-то был уверен, что вы еще совсем молодой, сорока нет, и вдруг — такой сынище!
— Что ты, братец, как это — сорока нет. Да мне уже все сорок пять стукнуло!
— Неужели? Никогда бы не подумал!
— Да, сударь мой, сразу видно, что ты — старик, когда с тобой такой вот молодец!
— Верно! — Проводник обратился к Теду: — Вы, наверно, уже в университете?
Тед, гордо:
— Нет, поступлю не раньше осени. Пока что выбираю — какой колледж лучше!
Проводник пошел дальше, заботливо оглядывая пассажиров и позвякивая огромной цепочкой для часов, болтавшейся на его синей тужурке, а Бэббит и Тед всерьез заговорили о колледжах.
В Чикаго они приехали поздно вечером и утром долго лежали в постели, радуясь: «А хорошо, что не надо вставать и торопиться к завтраку!» Остановились они в скромном отеле «Иден», потому что дельцы из Зенита всегда останавливались в «Идене», но зато обедали в золотом и хрустальном зале ресторана
— Вот это харч! Да, братец, поели! — восхищенно сказал Тед.
— Еще бы! Ты только держись за меня, старичина, не прогадаешь!
Они пошли в музыкальную комедию и подталкивали друг друга локтем при особо рискованных шутках насчет жен и сухого закона. Рука об руку они гуляли по фойе в антрактах, и Тед, радуясь, что исчезло стеснение, которое так отчуждает отцов и сыновей, сказал, посмеиваясь:
— Папа, слыхал анекдот про трех модисточек и судью?
Но на другой день Тед уехал в Зенит, и Бэббита охватило одиночество. Так как ему приходилось налаживать сотрудничество между Джеком Оффатом и некими посредниками в Милуоки, которые тоже были заинтересованы в покупке ипподрома, он все время ждал телефонных звонков.
Он подолгу сидел на краю кровати, держа на коленях переносный аппарат, и устало повторял: «Мистер Сеген пришел? А он не просил мне что-нибудь передать? Хорошо, я жду». В ожидании он рассматривал пятно на стенке, в двадцатый раз с тоской замечая, что оно похоже на башмак. Потом закуривал сигарету и, не смея отойти от телефона, сидел без пепельницы, размышлял, куда девать горящий окурок, и боясь, как бы что-нибудь не загорелось, пытался зашвырнуть его на кафельный пол ванной. Наконец зазвонил телефон. «Ничего? Хорошо, я позвоню еще раз».
Однажды днем он забрел на заснеженные улицы, о которых никогда раньше и не слыхал, на улицы, застроенные небольшими зданиями, двухквартирными домами и заброшенными особнячками. И вдруг он понял, что ему нечего делать, что ему ничего и не хочется делать. Одиночество давило его и вечером, когда он обедал один в отеле «Принц-регент». Потом он сидел в холле, на плюшевом кресле с вытканным гербом принцев Саксен-Кобургских, закуривая сигару и глазами отыскивая кого-нибудь, кто развеселил бы его, помог уйти от унылых мыслей. В соседнем кресле (уже с литовским гербом) сидел какой-то смутно знакомый человек, толстый, краснолицый, с глазами навыкате и жидкими желтыми усами. С виду он был человек добрый, смирный и такой же одинокий, как Бэббит. На нем был твидовый костюм и отвратительный оранжевый галстук.
И вдруг Бэббита точно динамитом подбросило. Меланхолический незнакомец — сам сэр Джеральд Доук!
Бэббит невольно вскочил с места, забормотал:
— Здравствуйте, сэр Джеральд! Помните, мы встречались в Зените, нас познакомил Чарли Мак-Келви? Бэббит моя фамилия, — недвижимое имущество.
— Оу! Как поживаете? — И сэр Джеральд вяло пожал ему руку.
Бэббит стоял смущенный, не зная, как бы ему ретироваться, и бормотал:
— Вы, должно быть, отлично попутешествовали после нашего Зенита.