Беда по вызову
Шрифт:
Пару раз критики назвали его самобытным, и он, приняв на грудь, с усиленным рвением сочинял:
"Стою и жду автобуса Стою и жду, а возле Лежит громадой глобуса Земля в застывшей позе"Сазон Елизара любил. Тот не гнушался по несколько раз орать ему в ухо:
— Собирайся, бля, пойдем, швыранемся!
Сейчас они были хорошо закосевшие и у них был провинившийся вид.
— Сынка, хочешь? — дед заискивающе улыбнулся и придвинул мне огромный шмоток ветчины. Последний раз он называл меня сынкой, когда мне было лет двенадцать и я валялся с температурой сорок. Глянув
— А мы тут, бля, яишенку сварганили, — залебезил Елизар.
— С колбаской! — гаркнул дед, прячась за холодильник и блестя пьяненькими глазками. Холестерина они не боялись, их пугала только аденома. Повезло хрычам, что я тороплюсь.
— Дед, мне нужно уехать на пару дней, — крикнул я, поедая подгоревшие яйца. — Если задержусь, не теряй!
— Я не киряю! С другом коньяк дегустируем.
— Не теряй, бля! — громко подсказал Мальцев.
— Не потеряю, — обрадовался дед, — езжай в свою командировку.
Мы с Мишкой доели яичницу, я выманил Сазона в коридор и я протянул ему пару сотен.
— Это тебе, чтобы прожить.
— Да почему пропить? Мы дегустируем.
— Бля, да прожить же! — проорал Мальцев с кухни. Дед повеселел и почему-то застеснялся, отведя глаза в сторону.
— Я тут это, того, утром курить хотел и…
Я достал еще сотню.
— Держи на свой самосад.
Дед засветился как начищенный самовар, но не унялся:
— Житан твой говно, я по-старинке, самокруточку, ну и…
Я очень торопился. У подъезда торчала машина, а короткая летняя ночь подходила к концу. Мы с Мишкой ломанулись на выход, и тут я сделал то, чего не делал никогда в жизни. Я чмокнул Сазона в плешивенький затылок и он захлопал от удивления прослезившимися глазками. Телячьи нежности у нас были не в почете.
— Пока, дед, не скучай!
— Я не сучара, мы дегустируем.
Не дождавшись подсказки из кухни, я вернулся с порога, и крикнул ему в ухо:
— Не скучай, бля!
Мишка вылетел на шоссе с пробуксовкой и мы взяли курс в частный сектор. Я удивился: он снимал квартиру в новой девятиэтажке. Мишка гнал под девяносто, и я хотел сказать «не гони», но потом подумал, что после всего что случилось, опасаться проверки на дорогах просто смешно.
— Ты сменил квартиру? — осторожно спросил я.
— Нет, у меня две хаты, — снова поразил меня Мишка, — и мы поедем на ту, где я реже бываю.
Я снова признал, что очень плохо знал рыжего Мишку Гогота, несмотря на море выпитого вместе пива.
Частные дома находились у моря. Почти все хозяева сдавали комнаты отдыхающим. Зачем понадобилось Мишке это недешевое удовольствие, я не понял. Наверное, девок удивлять. Домик был маленьким, чистеньким и утопленным в зелени, что мне очень понравилось. Хозяев никаких не было, весь дом оказался в моем распоряжении, и это мне тоже понравилось. Правда, потолки были такими низкими, что я не мог разогнуться в полный рост. Дверные проемы оказались еще ниже и я, как не пригибался, набил себе первую шишку за весь этот богатый событиями день. Увы, успел привыкнуть к просторной архитектуре. В единственной комнате стояли стул, стол, жесткая кровать, сервант и телевизор — древний черно-белый Рекорд. В серванте, за стеклом, валялись какие-то книги, и стояла пыльная посуда. Помещение не тянуло на любовное гнездышко, скорее на холостяцкую берлогу. Может, Мишка просто не хотел упускать курортных прелестей своего города — свежий воздух там, ночные купания, лунная дорожка… Хотя, согласен, у него вопросов ко мне больше, чем у меня к нему. Поэтому я начал первый.
— Мишка, спасибо, сволочь. Без тебя я был бы труп.
— Еще не все потеряно.
Он показал мне крохотную кухню, запасы чая в допотопном шкафу и консервы в холодильнике.
— Курева нет. Извини. До ближайшего киоска топать минут десять, но лучше этого не делать. Вырвусь — привезу. Отсиживайся.
Он явно чего-то ждал от меня, но я молчал. У нас не принято было задавать лишние вопросы, хотя сегодня Мишка имел на них полное право.
— Слушай, — сказал я ему, — лучше, если эти проблемы останутся моими.
— Как знаешь, — сказал Гогот и закрыл за собой входную дверь.
Я вытянулся на короткой кровати, не раздеваясь, и как будто умер.
Не люблю просыпаться под петухов, сильно испорчен цивилизацией. В одно давнее время меня на нашем восьмом этаже очень доставал один такой парень. Кто-то развел кур на балконе — во времена дефицита это было модно. Петух начинал орать часа в четыре утра. Не нужно работать на заводе, чтобы впасть в неистовство от такой побудки. Чего только не делали соседи: бегали к хозяевам и угрожали, в ЖЭК — жаловались, в газету — писали, в Обществе защиты животных — возмущались, и в церкви — молились. Не помогало. Петух исправно орал каждое утро ровно в четыре. Не страдал от него только Сазон, потому что просто не слышал. Но принимал горячее участие в проблеме и громко сочувствовал соседям. И даже рассказал об этом Елизару. Как бывший житель сельской местности, Елизар выдвинул версию, что петух кричит, требуя ответа. Не получив его, он кричит громче и дольше. Если ответить — кочет сразу заткнется. Тем же утром Сазон по моему знаку ответил петуху во всю мощь своих легких. Петух обрадованно кукарекнул в ответ. После Сазона попробовал я. Петух заорал сильнее. Поняв тщетность наших стараний, мы двинули с балкона, но вдруг услышали еще одно человеческое «кукареку», потом другое. Мужики в соседних окнах входили в раж, соревнуясь, кто круче кукарекнет. Я попытал удачу еще раз, но меня перепели из соседнего дома. Сазон протрубил неплохо, но ему оветили еще громче и художественнее. Настоящий петух замолк, но мужская половина человечества веселилась, пока не охрипла. С тех пор петух пропал. Наверное, умер от удивления.
Мой нынешний побудчик горланил без остановки, и дефицита в ответах собратьев у него не было. Часы были только в мобильнике и первое, что я вспомнил, посмотрев на время, что не дал номера телефона Мишке. Было не так уж рано — половина восьмого. Я встал, включил телевизор и попытался найти местный канал. Их в нашем городе было четыре и каждый боролся за место под солнцем своими методами. ННТ решил завоевать зрителя обилием криминальных новостей. За последние сутки я подкинул им немало материальчика, и с нетерпением хотел узнать, что стало достоянием гласности.
Старый ящик добросовестно поймал ННТ и вполне прилично воспроизвел его аляповатый логотип своими скромными черно-белыми возможностями. До новостей оставалось полчаса, и я, пригнув голову, пробрался на кухню, чтобы заварить себе чай. Почему-то вспомнился дедов коньяк. За всю мою бурную жизнь, такое видение впервые посетило меня с утра. Из холодильника я выудил здоровую банку с тунцом и съел всю без хлеба. Редкая гадость эта рыба, редкая. Особенно без хлеба. Потом я с запозданием нашел галеты и навернул пачечку с чифиром. Благо чай у Мишки оказался хороший, хватило пачки на стакан. Послышались бравые аккорды новостей и я так же по-пластунски вернулся в горницу (кажется, так это называется).
Знойная Мария Твен объявила, что в ближайшие минуты она познакомит меня с основными событиями прошедшего дня. У нее всего было чересчур: амбиций, грима и эмоций. Видимо, она очень гордилась своим филологическим образованием, потому что плела из эпитетов такую вязь, что я с трудом врубался в суть событий. Она попеняла городским властям на плохие дороги, длинно рассказала, до какого числа и почему не будет в городе горячей воды, поведала о конференции кардиологов, которых запечатлели почему-то на пляже с блаженными лицами. Я уже было подумал, что мои похождения остались незамеченными для родного города, но Твен вдруг огорошила таким текстом, что волосы мои встали дыбом.