Бедная Настя. Книга 4. Через тернии – к звездам
Шрифт:
— Ох, уж эта мне женская солидарность! — улыбнулся Репнин. — Но что скажут твои родители, Лиза?
— Отцу до меня, впрочем, как и ни до кого из нашей семьи, нет сейчас никакого дела. Он полностью поглощен общением со своей новоявленной дочерью, — презрительно скривилась Лиза.
— Эта нахалка, — кивнула Наташа, — буквально не отходит от князя Петра и отчаянно набивается нам в компанию. И что еще удумала: обещала прийти на свадьбу в качестве сестры Андрея и второй день убеждает князя Петра купить для нее новое платье и подарок для нас от ее имени. Это просто моветонкакой-то!
— Она сует свой нос во все дела, — добавила Лиза, — и даже заняла любимый маменькин диванчик. Давеча они едва в волосы друг другу не вцепились, отвоевывая место под солнцем. Так что, подозреваю, что и mamanдо меня нет совершенно никакого дела — она занята войной с этой ужасной Полиной.
— В таком случае, — рассмеялся Репнин, — нам стоит поблагодарить ее за оказанную нам помощь. Она отвлекла на себя всеобщее внимание, и, значит, мы действительно сможем провести это время вместе без опасения быть раскрытыми или застигнутыми врасплох. — Тогда — едем?! — счастливо воскликнула Лиза.
— Поезжайте, — Наташа подошла к ней и обняла. — Я буду молиться за вас и постараюсь сделать так, чтобы твое отсутствие никто не заметил. Да хранит вас Господь!
— Спасибо тебе, — растрогалась Лиза и обернулась к Репнину. — Решено — мы едем и немедленно!
Корф встретил Репнина в своем кабинете. Он сидел за столом в полумраке — небритый и изрядно пьяный.
После отъезда Анны в нем что-то сломалось — точно хрустнула тончайшая шестеренка, отвечавшая за ход его жизненных часов. Все вокруг стало ему неинтересно и противно. Корф даже не вышел проводить Анну. Тотчас после их последнего объяснения ушел к себе и заперся в кабинете, вооружившись фужером и графинчиком с бренди. Потом он перешел на коньяк и, опустошив раритетные за пасы в памятном шкафу библиотеки, принялся за шампанское, нарушая неписанный пивной закон о восходящих и нисходящих напитках.
Владимир понимал, что опускается, но остановиться не желал — он думал только о себе, а ему было так плохо, что он махнул на все рукой. Отецсделал попытку явиться перед ним — Владимир заметил его укоризненный и грустный взгляд в дальнем углу кабинета, но потом, по-видимому, понял безуспешность любого разговора. Сейчас сын не услышал бы его, а, услышав, не стал обращать внимания на родительские предупреждения, ибо не готов был внимать ни самому себе, ни кому-нибудь другому.
И поэтому Владимир продолжал пить и злился, но никак не мог решить — на кого сильнее. Он ненавидел себя за собственное упрямство и излишнее благородство, так некстати проснувшееся в нем под влиянием чувства к Анне. Прежде он уже давно поставил бы зарвавшегося князя Долгорукого на место и силой увез Анну с собой. Но теперь… теперь он стал мелодраматичным и слабовольным. А Анна не только не помогала ему — наоборот, усиливала растущую пропасть между ним вчерашним и нынешним.
Анна… Она отняла у него независимость и гордость, превратила его в сентиментальное и романтичное существо. Владимир чувствовал, как, становился мягче и покладистее. Видано ли это — гуляка и бретер барон Владимир Корф бежал от пришедшей к нему в спальную женщины — от красавицы Калиновской! — и отвергал ее, опасаясь, сто строгая Анна не правильно его поймет, и точно школьник извинялся за уже состоявшееся проявление подобной слабости в прошлом — в истории с Лизой. Еще немного, и он объявил бы себя пуританином, не признающим плотских утех и подвергающим себя воздержанию ото всех удовольствий нормальной жизни.
Бред какой-то!.. Владимир застонал. Он знал, что преувеличивает. Анна всего лишь хотела нормальной жизни, а он оказался неспособным дать этой чудесной девушке то, что она заслуживает. И винить в случившемся можно было только себя…
— Миша, — слегка заплетающимся языком пробормотал Корф, — я думал, ты у Долгоруких, с другими, готовишься к свадьбе сестры… Или — только не говори мне, что я не ошибся! — неужели свадьбы не будет?
— Свадьба будет, — устало кивнул Репнин, — но я не смогу присутствовать на венчании Наташи и Андрея.
— Ты нашел себе занятие повеселее, чем слушать клятвы верности у алтаря? — удивился Корф.
— Не я — Император. Его Величество отправляет меня на Кавказ, — объяснил Репнин.
— Ты наказан?
— Мне сказано — награжден. Меня восстановили в звании и командируют в действующую армию.
— Узнаю руку дающую… — недобро усмехнулся Корф. — К сожалению, эта тайна шита белыми нитками, — пожал плечами Репнин.
— И что же — ты едешь?
— Таков приказ. Но прежде, чем покинуть Двугорское, я хотел бы просить тебя об одолжении.
— Слушаю.
— Я должен признаться тебе — я люблю Елизавету Петровну Долгорукую…
— Тоже мне новость! — махнул рукой Корф, невольно прерывая его. — Лиза сама призналась мне в этом. И я искренне поздравил ее — я рад за вас обоих.
— Вот как… — вздрогнул Репнин. — Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. Ведь мы с Лизой дали друг другу клятву любви и верности, тайно, конечно. И я прошу тебя позволить нам провести день до отъезда здесь, в твоем имении. Если это не смущает тебя и твоих домашних.
— Побойся Бога, Миша! — воскликнул Корф. — Я бываю груб и неприятен, но никто не смог бы обвинить меня в лицемерии. Оставайтесь — дом в полном вашем распоряжении. А беспокоить некого — я один.
— Но Анна…
— Анна уехала, — сухо сказал Корф.
— Я могу спросить, как это случилось? — растерялся Репнин.
— Можешь, но отвечать я не стану. Просто случилось — и все, — отрезал Корф.
— Я лишь хотел знать — нет ли в этом и моей вины? — смутился Репнин.
— Чья угодно, — махнул рукой Корф, — но точно — не твоя. Поверь, причина не в тебе и не ваших Анной прежних отношениях. Это все — между нами. И больше не будем об этом. Договорились, друг?..
Владимир, пошатываясь, встал из-за стола — разговор с Репниным слегка отрезвил его — и подошел к нему пожать руку. Михаил ответил крепким рукопожатием, и на прощанье приятели обнялись. Потом Корф вызвал к себе Варвару и дал ей указание во всем исполнять пожелания князя и его гостьи. Благодарный Репнин предложил встретиться с Лизой, ожидавшей в гостиной его решения, но Владимир отказался — вид чужого счастья был ему сейчас в тягость.