Бедный Павел. Часть вторая
Шрифт:
Боль прорвалась. Смертей было очень много. Да, детали – они всё меняют… Я не ждал такого и теперь платил за свои ошибки. И пусть душа моя просто разрывалась от боли! Но не во мне же дело! В маме, в Гришке, в Захаре, в Эйлере, во всех людях, которые поверили мне, и которые шли против меня! Мне надо держаться!
Как мне скрыть свою боль от окружающих? Но я же триумфатор! Я монарх! Я символ их победы! Я обязан довести своё дело до конца! И я должен ничего им не показать! Должен, и всё! Я дал себе клятву не пытаться заглушить свою боль алкоголем, ибо так можно стать законченным пьяницей, остановиться будет очень сложно. Надо взять себя в руки.
Я снова не спал в эту
Никого уже видеть не хотелось. В душе всё клокотало. Казалось, что и для меня эта ночь способна стать последней. Как же мне всё пережить? Тихо-тихо открылась дверь, и вошёл младший брат мой, Алёша. Одиннадцать лет ему было, учился он неплохо, переписывались мы с ним постоянно. Алёша всё ко мне рвался на войну, но пока рано ему ещё было. Вошёл и как котёнок бесшумно ко мне. Смотрит на меня, испуганно так. Я улыбнулся ему, он робко мне в ответ, и говорит:
– Братец Пашенька, плохо тебе?
– Плохо, Алёшенька! Плохо! – голос срывался…
– Так, может, поплачешь, братец?
– Не могу, Алёшенька! Не волен я, ибо не просто человек, а император, пусть и соправитель, но император. Грех мне слёзы лить, когда отечество моё страдает. Негоже нам, царям о своей боли переживать – действовать надо! Бог на нас смотрит!
Он прижался ко мне тёплым комочком и тихо сказал:
– Коли тебе, Пашенька, плакать нельзя, можно я за тебя поплачу?
– Поплачь, братец, поплачь!
Он, лёжа у меня на коленях, плакал, а я гладил его по голове и молчал. Именно его слёзы дали мне ту отдушину, в которой я так нуждался. За эту ночь я смог найти в себе силы.
Утром я был грустен, но уже твёрд и разумен. Я был готов вернуться к делам. Это странное письмо московского генерал-губернатора Салтыкова, в котором он сообщил о смерти моей супруги от чумы и почти более ничего, только скулёж и просьбы о прощении. Информации о ситуации толком не было. Что он там, с ума совсем сошёл? Что случилось в городе? Как Маша могла заболеть чумой, которую нам удавалось сдерживать даже в княжествах? Ответов не было, а я желал их услышать.
В Москве у нас пока не было нормальной сети агентов, мы начали только строить её на слабом фундаменте, что возвела там Тайная канцелярия. Скорее мы имели там информационное бюро, но тогда где эта информация? Захар, дубина эдакая, не доложил мне о том, что уже две недели к нему не прилетают голуби из Москвы, посчитав это неважным на фоне событий в столице. Он ждал курьеров от своих агентов, а первым успел Салтыков…
После этого он судорожно попытался исправить свою ошибку и выяснить подробности событий в Москве. Пока единственным источником информации был тот самый курьер, который привёз депешу от Салтыкова, но сведений от него мы получили очень мало – он знал только то, что в Москве чума. Ещё в самом начале эпидемии, он вместе с Салтыковым убыл из города в усадьбу фельдмаршала в Марфино, где и находился всё это время. До него доносились слухи, что в Москве начался бунт, погромы. Салтыков заволновался, но боясь болезни, не вернулся в город. О содержании письма курьер ничего узнать не успел, ибо был незамедлительно отправлен ко мне.
Вот так… В Москве ещё и бунт! У нас здесь в столице, пусть и временно, бардак полный, управление почти утрачено, а во втором городе страны непонятно что происходит. Я и мама на грани срыва. Сейчас, по сути, Потёмкин с Вейсманом на себе всё тянут. Только к вечеру прибыл курьер уже с вестями от наших агентов. Оказалось, что голубятня, которая обеспечивала связь, была разрушена ещё в начале эпидемии, посыльные отправлялись регулярно, но до нас никто из них не добрался.
Сведения об этом не доходили до экспедиции в Москве, но поняв, что что-то не так, ответов и указаний к ним не поступало, там начали дублировать сообщения и отправлять больше гонцов. И, вот, наконец, один до нас добрался. Причины этого были очевидны – бунт в Москве превосходил все наши предположения.
Зараза пришла в город на цыпочках, Салтыков и иже с ним проглядели начало болезни, лекари сигнализировали о такой опасности, но карантинные меры своевременно не были предприняты. Небрежение городских властей своими обязанностями было просто ужасным. Информация о болезни была, но её, по сути, скрывали – если бы я знал о таком, то наверняка оставил в городе войска для карантина. Как в Москву попала чума пока непонятно, но, похоже, с трофеями и мародёрами, ибо солдат она почти не коснулась.
Для меня было страшно, что я так сосредоточился на петербургских событиях и проглядел всё остальное! Я понимал, что если бы не замыкался столь на столичных делах, то увидел признаки проблем, услышал врачей, которые могли донести до меня свои волнения. Мы бы нашли войска, чтобы оставить для безопасности города. И Маша была бы сейчас жива!
Взрыв случился через два дня после моего отъезда. Количество заболевших стало расти очень быстро, скрывать это оказалось невозможно, в городе поднялась паника. Сразу после начала морового поветрия, поняв, что происходит в старой столице, из Москвы бежали и Салтыков и прочие местные власти. Маша осталась в городском доме губернатора, посчитав, что это будет правильным – супруга наследника престола должна остаться в городе для успокоения народа. Тем более что чуму она видела не раз и ужаса от неё не испытывала.
Страшная болезнь вытащила наружу самые мерзкие нравы этого почти патриархального города, который очень отличался от Санкт-Петербурга, где даже многие лодочники знали грамоту и читали газеты. Одуревший от страха народ рванул в церкви, где, целуя святые иконы, люди надеялись спастись от моровой язвы, но тем самым ещё больше увеличивая круг инфицированных.
Архиепископ Московский Амвросий Зертис-Каменский, человек весьма умный и образованный, попытался ограничить заражение, распорядившись закрыть доступ к самым известным иконам, что вызвало уже настоящий бунт, в результате которого безумная толпа ворвалась в Кремль. Амвросий был растерзан, присутственные места – разгромлены. Салтыкова в старой столице не было. Ответственность на себя принял надзирающий за здравием города Москвы – генерал Еропкин. Он начал собирать войска по всем окрестностям, однако все боеспособные части ушли с Вейсманом. Лишь немногие солдаты ещё находились в казармах с ранеными, больными и при обозах, оставленных в городе.
Основная масса оказавшихся в Москве солдат обеспечила карантин – инвалиды и раненные большего сделать не могли. Главные усилия вначале были направлены на недопущение распространение заразы на окрестности. Похоже, этого удалось избежать. Солдаты вошли в город и попытались навести порядок, но пока из успехов было только освобождение Кремля и монастырей, в которых разместили гарнизоны. Во время этого бунта был разгромлен и дом Салтыкова, где размещалась моя жена. Маврокордаты и их охрана сопротивлялись до последнего, в схватке погиб брат Маши, а её отец был ранен. Хотя солдаты Еропкина успели вырвать мою жену из рук обезумевшей толпы, но, похоже, Маша именно тогда заразилась.