Бедный Павел. Часть вторая
Шрифт:
Пусть сейчас они были в городе не единственными подразделениями, которые занимались наведением порядка – два драгунских полка из армии Румянцева уже присоединились к ним, но работы хватало на всех. Императрица и Наследник своим Указом назначили Григория Орлова ответственным за наведение порядка в Москве, и он стремился скорее вернуть весь город под контроль властей.
Елизар незаметно для себя отстал от своих товарищей. Взгляд его равнодушно скользил по серым стенам домов и по чёрным головням пожарищ, Лущилин равномерно покачивался в седле, и ему даже начинало казаться, что всё это лишь тяжёлый сон.
Вдруг взгляд его споткнулся о какую-то преграду. Он встрепенулся,
– Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своём, ни в воровстве своём. И сидит на троне Антихрист и изрыгает он гной из уст своих! И от того гноя плодятся новые язвы, что поражают верных Господу! И если не поразим мы Антихриста, то станем в ряды рабов его… – солдат, наконец, понял смысл слов и бросился в переулок, где увидел тощего оборванного человека, который нацепил на себя явно не по размеру белую фелонь. Он, выкатывая глаза и обильно орошая всё вокруг пеной изо рта, проповедовал десятку изнеможденных людей.
– Ах ты ж… Сквернавец! – Елизар выхватил палаш и, размахивая им, кинулся к людям. Те испуганно прыснули по сторонам, но проскочить мимо взбешённого солдата они не могли, попрятавшись по углам. Проповедник, сверкая бельмами глаз, прикрывался руками и выкрикивал:
–Сатана! Сатана! Слуга Антихристов!
Лущилин размахнулся и кулаком, сжимающим рукоять палаша, аккуратно ударил безумца в висок. Наступила долгожданная тишина. Солдат обернулся и пристально посмотрел на прижавшихся к стенам слушателей одержимого.
– Ты не подумай чего, солдатик! – забулькал дородный старик в когда-то богатом кафтане и слишком большом для его головы рваном колпаке, – Мы живём тут, а он пришёл и кричит! Мы это… Мы ему не поверили!
– Глупцы! Таких, как вы, тоже надо на дознание волочь! Что слушали и не повязали негодяя, который против Бога и Престола злословит! Что яд лживый вам в уши льёт! Ладно, проваливайте! – и устало начал вязать лжепроповедника. Потом, также не глядя на расползавшихся из переулка горожан, вскинул оказавшееся тяжёлым бесчувственное тело на плечо и потащил его к своей лошади, терпеливо стоявшей на улице. Уже пристроив оборванца и взяв кобылку под уздцы, Елизар внезапно услышал новый звук. Плакал младенец. Солдат непонимающе завертел головой и понял, что плач шёл из-под тела умершей от чумы женщины.
Как заворожённый он оставил лошадь и подошёл к трупу. Протянул руки, чтобы перевернуть покойницу, и здесь его просто отшвырнуло от неё.
– Уйди, дурень! Жить надоело, что ли! Не твоё дело тут умирать! – огромный мортус в своём мешке, закрывающим всё тело с головой, смотрел на него тёмными прорезями для глаз. Он сам своим крюком перевернул тело, а из-под него показался живой младенец. – Ух ты! Чудо-то, какое! Живой!
Солдат тоже непонимающе смотрел на здоровенького с виду ребёнка, громко сообщающего всем о своём существовании. От его звонкого требовательного крика мир словно раскололся. Серость и равнодушие полумёртвого города уступила жизни. Мортус отбросил крюк, скинул свой страшный мешок, нежно прижал к себе кричащего младенца и решительно сказал:
– Вот дела-то! Понесу его в Ивановский монастырь! Там сёстры и чумных лечат и сирот принимают.
– Колобок? – Елизар узнал изуродованное пытками лицо. Мортус обернулся.
– Нету Колобка больше, солдатик. Нету! – и решительно пошагал по улице.
Эта ночь стала первой, когда Елизар спал.
Глава 2
Я был обязан, несмотря на все несчастья, продолжать работать. Встал вопрос о похоронах Разумовского и Ломоносова. Для меня вариантов не было – такие славные люди, герои отчизны нашей, должны лежать в каком-то общем сакральном месте. Чтобы память их чтилась, и последние почести им оказывались во всём. Всероссийский некрополь был нужен и для того, чтобы у людей верных и способных появился ещё один стимул служить империи, и для того, чтобы поклонение праху великих сынов России стало традицией, укрепляющей государственные устои. Со мной никто не спорил.
Около строящегося Исаакиевского собора была выделена большая площадка, которая в будущем должна была быть полностью расчищена, и где будет организовано кладбище. Пока подготовили только маленький участок, и первыми погребёнными там стали как раз Разумовский и Ломоносов. Похороны нельзя было отложить до полного замирения города, поэтому церемония была далеко не такая, как следовало бы. Но всё-таки там присутствовали сотни людей. Я произнёс слова о любви к Родине и героизме покойных, прочитал последнюю посмертную оду Ломоносова, которая была посвящена великой победе в войне с Турцией, мама, не скрываясь, плакала, многие тоже утирали слёзы.
За что же Господь меня так наказывает? Почему я лишён дорогих и близких мне людей одновременно? Да, Разумовский и Ломоносов были уже немолоды, но почему все вместе? Почему сразу после Маши? Наверное, я бы мог опустить руки, но мама бросила свои дела и почти всё время проводила рядом со мной.
А Потёмкин, он оказался человеком даже лучшим, чем я предполагал. Гришка был безумно влюблён в мою мать, и находиться рядом с ней хотел просто постоянно. А то, что мама жертвовала их временем для меня, Потёмкину было наверняка очень больно и тяжело. Я представлял себе, как он внутри ревновал. Но он был другом, настоящим другом. И Григорий тоже вцепился в меня как клещ и вытягивал из ночного кошмара, что стоял сейчас передо моими глазами.
Нет, я чётко представлял, что могло случиться, если я сейчас начну пить или даже жалеть себя. Это закончилось бы катастрофой. Как лично для меня, так и для государства. Уже слишком многое зависело непосредственно от меня, и мама с Григорием это понимали. Просто говорили со мной, то один, то другой. Я выстоял тогда благодаря им, да Алёше, что повадился приходить ко мне в кабинет каждый вечер. А потом примчался Платон Левшин.
Он был в Москве, тушил пожар московской катастрофы, как её начали называть в обществе. Даже мятеж столичной аристократии померк в сравнении с чумой, хаосом в старой столице и гибелью Марии.
Не дожидаясь ничего и никого, он кинулся в Москву гасить религиозные волнения, спасать наследие своего друга архиепископа Амвросия, убитого там. Смерть Зертис-Каменского для Платона также стала и личной трагедией, тот был одним из его ближайших друзей и сторонников. Амвросий был опорой Платона внутри церкви. Умный, образованный, искренне верующий и почитаемый паствой человек. И сейчас было необходимо любой ценой остановить этот кошмар, то торжество дикого невежества, что захлестнуло Москву. Платон, уже ставший митрополитом Новгородским, тут же отправился в старую столицу со своими лучшими людьми.