Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы
Шрифт:
Эта иллюзия рассеивается, стоит только рассмотреть реальный механизм мышления нацистских и коммунистических вождей. Он полностью подчинен исключительно скудной системе истолкования мира: борьба один на один идет между классами или между расами. Определение классов и рас приобретает смысл только внутри данной системы и через нее, так что все мало-мальски объективное в определении класса или расы теряется из виду. Эти обезумевшие понятия объясняют природу борьбы, оправдывают ее, в уме идеолога, направляют деятельность противников и союзников. Можно пользоваться коварством и хитростью как средствами достижения цели, и если взглянуть на факты, то коммунизму, имевшему Ленина, Сталина. Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина, достались актеры куда одареннее Гитлера. Логика системы в целом
Душевное состояние партийного активиста отличается фанатической преданностью системе. Предначертания «свыше» перестраивают все поле ума и восприятия, вплоть до периферии. Язык в результате преобразуется: он служит уже не общению или изъяснению, а сокрытию того, каким образом создается связь между системой и действительностью. Ему принадлежит магическая роль: подчинить действительность мировоззрению. Это «литургический» язык, каждая формулировка которого указывает на принадлежность говорящего к системе и от собеседника требует тоже включиться в нее. Его значимые слова — это угрозы и символы власти.
Под властью идеологии умным остаться невозможно. Нацизм соблазнил некоторых великих мыслителей: Хайдеггера, Карла Шмитта. Но они проецировали на нацизм свои идеи, которые тому были чужды: глубокий антимодернизм, глубокий антидемократизм, национализм, обращенный в метафизику, — все это нацизм как будто усвоил, но усвоил за вычетом того, что составляло ценность этих идей в интеллектуальной жизни философов: за вычетом мысли, глубины, метафизики. Философы эти тоже поддались иллюзии родословной.
Марксизму-ленинизму так и не удалось завербовать умы крупнее второстепенных — таких, например, как Лукач, и те не замедлили утратить свой талант. Коммунистические партии могли похвалиться знаменитостями в своих рядах: Арагоном, Бретоном, Пикассо, Ланжевеном, Нерудой, но заботились о том, чтобы держать их в стороне, оставляя им возможность примыкать по случаю, по настроению, но выгоде, по обстоятельствам. Тем не менее, несмотря на поверхностный характер этой партийности, и живопись Пикассо (см. «Бойню в Корее»), и поэзия Неруды и Арагона от этого пострадали. Искусство может эстетически выживать в регистре провокации. Большие мыслители примыкают к идеологии в силу случайного стечения страстей, природа которых внеположна идеологии. Но, приближаясь к ее ядру, страсти хиреют, и зачастую остается лишь осадок нелепости.
В зоне коммунизма некоторые вожди, к примеру Сталин и Мао Цзэдун, от своего собственного имени изложили схему основ идеологии. Она умещается на нескольких страницах и содержит всю полноту доктрины: трактатов более высокого уровня, чем эти учебники, нет, хотя их и называют иногда «начальными», чтобы создать впечатление, будто есть другие, более научные; но эти последние — всего лишь многословный пересказ первых. Тем не менее их навязывают как предмет «изучения» — это означает, что подданные обязаны проводить сотни часов за их зубрежкой и пережевыванием. В зоне нацизма таких кратких руководств не было: мысль должна была неуклонно следовать мысли вождя, которая представлялась пророческой и вдохновенной. Анализируя ее содержание, обнаруживаешь жалкую смесь социального дарвинизма, евгеники, ницшеански окрашенной ненависти к христианству, религии «отмщения», патологического антисемитизма.
Как нацистский, так и коммунистический человек прямо напрашивается на психиатрическое обследование. Он выглядит замкнутым, отрезанным от действительности, способным бесконечно приводить своему собеседнику одни и те же доводы, одержимым и в то же время убежденным в своем ясном уме. Вот почему психиатры сравнивают это с хроническим бредом, шизофренией, паранойей. При более углубленном обследовании видишь, что диагноз остается метафорическим. Самый очевидный признак того, что это безумие искусственно, состоит в том, что оно обратимо: когда прекращается давление и меняются обстоятельства, из него мгновенно выходят, словно пробуждаются ото сна. Но это сон наяву, не затормаживающий движений и сохраняющий некоторую связность, на вид рациональную. Вне поврежденной сферы, которую у здорового человека составляет высшая часть разума, та, что вырабатывает религию, философию, «идеи, управляющие разумом», как сказал бы Кант, — функции рассудка как будто не повреждены, но поляризованы и порабощены до полного бреда — настолько, что, когда пробуждаешься, голова пуста, а обучение жизни и знаниям следует начинать с самого начала. Германия, которая в течение века была Афинами Европы, пробудилась, отупев от 12 лет нацизма. Что же говорить о России, которая на протяжении 70 лет куда более систематически подвергалась педагогике абсурда и интеллектуальный фундамент которой был менее разработан и более хрупок!
Эти искусственные душевные болезни носят также эпидемический, заразный характер. Их сравнивали со внезапным распространением чумы или гриппа. По своей форме нацификация Германии в 1933 г. или китайская «культурная революция» действительно развиваются, как заразная болезнь. В ожидании более широких познаний об этих психических пандемиях сохраним за такими сравнениями чисто метафорическую ценность.
Нелепость служит и фоном картины нравственного разрушения, и условием его. Расстройство общепринятого естественного сознания может происходить только в том случае, если концепция мира, отношение к действительности заведомо нарушены. Я не буду здесь обсуждать вопрос, считать ли это ослепление смягчающим обстоятельством или признать, что оно составляет неотъемлемую часть зла. Ответ на этот вопрос не отменяет нравственной оценки.
Когда пытаешься внимательно рассмотреть весь комплекс операций, которым подвергали один народ в шести нацистских лагерях уничтожения, — слов не хватает, концепции пропадают, воображение отказывается работать, а память — запоминать. Мы — вне человеческого, как будто оказались перед негативной трансцендентностью. И навязчиво приходит мысль о бесовстве.
Бесовство в наших глазах обозначено тем, что эти действия совершались во имя добра, под прикрытием морали. Инструментом нравственного разрушения служит такая фальсификация добра, что преступник — трудно точно сказать, в какой мере, — способен отстраниться от сознания, что он совершает зло.
Во время войны Гиммлер произнес не одну речь перед высшими офицерами и начальствующим составом СС (по-французски см. Heinrich Himmler. Discours secrets. Paris, Gallimard, 1978). Bee они выдержаны в морализаторском тоне.
Вот текст, который поднимается над требованиями эпохи, даже над текущими интересами рейха, и обретает универсальное значение: «Все, что мы делаем, должно быть оправдано перед лицом наших предков. Если мы не обретем этой нравственной связи, глубочайшей и наилучшей, ибо самой естественной, то в этом мы не сможем победить христианство и создать германский рейх, который станет благословением для всей Земли. На протяжении тысячелетий задача белокурой расы — господствовать на Земле и всегда нести ей счастье и цивилизацию» (9 июня 1942).
Добро в понимании нацизма состоит в том, чтобы восстановить естественный порядок, который извратила история. Правильная иерархия рас была нарушена такими прискорбными явлениями, как христианство («эта чума, самая тяжелая болезнь, какая постигла нас за всю историю»), демократия, власть денег, большевизм, евреи. Германский рейх — венец естественного порядка, но в нем есть место и другим германским народам — скандинавам, голландцам, фламандцам. Можно даже оставить неприкосновенной Британскую империю — «мировую империю, созданную белой расой» Ступенью ниже — французы, итальянцы. Еще ниже — славяне, они будут обращены в рабство, и численность их будет сокращена: Гиммлер предусматривает «уменьшение» на 30 миллионов. Внутри общества также будет восстановлен естественный порядок, при котором господствуют лучшие, самые твердые, самые чистые, самые благородные: живой пример таковых дает элита Ваффен-СС. Когда Гиммлер произносил эту речь, в больницах и сумасшедших домах уже тайно подвергали эвтаназии неизлечимых больных, инвалидов, душевнобольных, принадлежавших к немецкой «расе».