Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы
Шрифт:
Веет этого, продолжает Гиммлер, не достичь без исключительно жестокой борьбы. В своих речах он постоянно призывает к героизму, сверхчеловеческому подвигу, высшему чувству долга перед рейхом, особенно когда речь идет о выполнении неприятных приказов: «Мы должны браться за идеологические задачи и следовать судьбе, какой бы она ни была; мы всегда должны жить стоя, не падать, не слабеть, но всегда быть на месте, пока не угаснет жизнь или не будет выполнена задача каждого».
«Окончательное решение еврейскою вопроса» — в некоторых аспектах всего лишь техническая проблема, как использование вошебойки, когда есть опасность сыпняка: «Уничтожение вшей не относится к мировоззрению — это вопрос чистоты. (…) скоро у нас не будет вшей» (24 апреля 1943). Метафора насекомых, подлежащих уничтожению, регулярно появляется в контексте идеологическою истребления. Уже Ленин использовал ее вовсю. Но Гиммлер как хороший начальник говорит это, чтобы ободрить и поощрить своих слушателей. Он знает, что им непросто: могут всплыть ложные угрызения совести, и, чтобы выполнять
В речи 6 октября 1943 г Гиммлер излагает свою концепцию «окончательного решения еврейского вопроса»: «Предложение «Евреи должны быть истреблены» содержит всего несколько слов, оно произносится быстро, господа. Но то, чего оно требует от исполнителя, — это самое тяжелое и самое трудное в мире. Разумеется, это евреи, всего лишь евреи, это очевидно; но подумайте о том, какое число людей — даже членов партии — обращались к самым разным службам или ко мне самому с пресловутыми ходатайствами, заявляя, что, конечно, все евреи — свиньи, кроме такого-то или сякого-то — порядочных евреев, которых не надо трогать. Осмелюсь утверждать, что, судя по числу таких ходатайств и таких мнений, порядочных евреев в Германии больше, чем насчитывается евреев вообще. (…) Я настойчиво прошу вас просто выслушать то, что я говорю здесь, в узком кругу, и никогда потом об этом не говорить. Перед нами встал следующий вопрос: что делать с женщинами и детьми? — Я набрался духа и в этом случае тоже нашел очевидное решение. Я не чувствовал бы себя вправе истреблять мужчин — если угодно, скажите убивать или приказывать убивать — и оставить детей, чтобы они выросли и отомстили нашим детям и нашим потомкам. Надо было принять тяжкое решение — смести этот народ с лица земли. Для организации, которой предстоит выполнить эту задачу, это будет самым трудным из всего, что ей довелось делать. Думаю, я смогу сказать, что это было выполнено без того, чтобы наши люди, наши офицеры страдали сердцем или душой. Однако такая опасность существует. Путь, пролегающий между двумя возможностями: стать слишком жестоким, бессердечным и потерять уважение к человеческой жизни или же стать слишком мягким и потерять голову вплоть до нервных припадков, — путь между Сциллой и Харибдой ужасающе узок».
Эта добродетельная золотая середина, которой требует Гиммлер, иногда достигалась: действительно, многие крупнейшие палачи были нежными отцами семейства, сентиментальными мужьями. Он требует, чтобы «задача» выполнялась без вмешательства «эгоистических» мотивов, спокойно, без слабонервности. Пьянствовать, насиловать девушек, грабить в свою пользу депортированных, впадать в ненужный садизм — все это доказательства недисциплинированности, беспорядка, забвения нацистского идеализма, подлежащие осуждению и наказанию.
Нацистская мораль велит следовать порядку, который указан природой. Но естественный порядок не познан наблюдением, а выведен из идеологического знания. Полюс добра представлен «белокурой расой», полюс зла — «еврейской расой». Космическая борьба закончится победой той или другой.
Но тут все ложь. «Рас», как их понимают нацисты, не существует. Не существует и «рослого белокурого арийца», даже если можно себе представить рослых белокурых немцев. И «еврея», как они его понимают, не существует, ибо созданный нацистами расовый образ имеет лишь случайные совпадения с подлинным национальным обликом народа библейского Завета. Нацист думает, что видит природу, но природа прячется за схемой толкования. Историческое и военное положение тоже воспринимается не без искажений. В силу своего нацизма Гитлер развязывает войну — и в силу того же нацизма терпит в ней поражение. Превосходство Сталина состояло в том, что он сумел отодвинуть свою идеологию в сторону на то время, которое потребовалось для подготовки победы. Идеология ленинизма была «лучше», потому что она позволяла такие передышки и политическое терпение, на что нацизм, импульсивный и конвульсивный, был неспособен.
Нацистская этика проявлялась как отрицание этических традиций всего человечества. Ничтожная горстка маргинальных мыслителей осмелилась в порядке эстетической провокации поднять некоторые ее темы. И действительно, род предлагаемого ею натурализма: сверхчеловек, недочеловек, стремление к могуществу, нигилизм иррационализм — заставляет её сползать в эстетику. Это опьяняющий художественный китч: нюрнбергские зрелища, колоссальная архитектура типа построек Шпеера, Мрачный блеск грубой силы. Но в качестве морали она не может породить серьезных продолжателей в истории, где ее извращенность становится очевидной, а сама она не переводится на общечеловеческий язык. Эти две слабости противопоставляют ее коммунистической морали.
Этим и объясняется тот факт, что нацистская мораль была менее заразной, чем коммунистическая, а нацистское нравственное разрушение — менее экстенсивным. «Низшие» расы, расы «недочеловеков» видели в этой доктрине неминуемую смертельную угрозу и не могли ею соблазниться. Сам немецкий народ следовал за Гитлером (насколько следовал) больше из национализма, чем из нацизма. Национализм, естественная страсть, чрезвычайно разжигаемая в последние два века, поставлял противоестественным построениям нацистскою — как, кстати, и коммунистическою — строя свою энергию, свое горючее. Отдельные члены немецкой элиты поддержали приход канцлера к власти, но хулиганский аристократизм гитлеровских отрядов не имел ничего общею с бывшей элитой. Та элита, что опиралась на Ницше, попалась в ловушку, как и все остальные. Что касается лояльности офицерскою корпуса, то она объясняется военными традициями, по случаю укреплявшимися щепоткой кантианства или гегельянства. Солдаты повиновались, как повинуются солдаты.
Вот почему теоретическая вершина нацизма — физическое уничтожение еврейского народа, а затем, в иерархическом порядке, и других народов — была секретом рейха, притом одним из крепче всего охранявшихся. «Хрустальная ночь», которая представляла собой тест, попытку собрать и объединить немецкий народ вокруг великого замысла, не стала политическим успехом. Тогда Гитлер решил выстроить за пределами исторической территории Германии шесть крупных центров массового уничтожения.
Нацистские нравственные разрушения можно описать как концентрические круги вокруг центрального ядра, картину которою дают вышеприведенные фрагменты речей Гиммлера. Это ядро сформировано теми, кто полностью принял нацизм: сердцевина партии, сердцевина Ваффен-СС, сердцевина гестапо. Практиков истребления — еще меньше. В большем их числе нацизм и не нуждался: высокоразвитый немецкий промышленный и технологический потенциал позволял экономить на рабочей силе. Несколько сотен эсэсовцев, управлявших лагерями смерти, поручали «черную» работу самим жертвам. Личный состав «айнзатцгруппы» набирался без всякой предварительной подготовки В литературе отмечалось, что члены этих подразделений убийц теоретически могли оттуда уйти. Но тоща их ожидали крупные неприятности, начиная с отправки на Восточный фронт. Эти люди были — или стали — чудовищами, но нет уверенности, что все они были фанатиками нацистской идеологии. Среди любого народа нетрудно набрать столько убийц и пыточных дел мастеров, сколько потребуется. Идеологическая покраска облегчала их призвание и позволяла им процветать.
Подчеркивалось также, что деятельность «айнзатцгрупп» не могла оставаться неизвестной вермахту, в тылу которого они оперировали; что ни предназначение этапов, ни ликвидация гетто не оставляли места особым гаданиям; что, несмотря на «ничейную зону», окружавшую лагеря смерти, что-то в конце концов оттуда просачивалось. Хилберг пишет, что это был «всем известный секрет» Это, конечно, верно, но нужно учесть две вещи.
Секрет, известный всем, — не то же самое, что провозглашаемая политика и публично оглашенный факт. Немцы следовали за Гитлером из военной и гражданской дисциплинированности, из национализма, страха, бессилия задумать или осуществить акт сопротивления. Секрет, даже переставший быть секретом, освобождал их от прямой нравственной ответственности, по крайней мере помогал лукавить, отворачиваться, делать вид, что ничего такого не существует. При нацизме сохранялось общество, жившее на остатках права. Офицерский корпус включал большое число людей, сохранивших верность законам и обычаям ведения войны и с большим или меньшим успехом старавшихся сберечь некоторую честь. Собственность еще не была ликвидирована, а с нею кое-как сохранялось и гражданское общество. Кинофильм «Список Шиндлера» основан на том, что предприниматель в Германии имел возможность набирать и защищать еврейскую рабочую силу. В России такое нельзя представить с первых же лет коммунизма.
Для нормального человека содержание секрета выглядело невероятным. Значительная часть Германии жила еще в привычном обществе, следуя привычной морали, и толком не представляла себе, что ее ожидает, поэтому трудно было поверить в действительность, которую от нее скрывали, в содержательность подозрений, в очевидность улик. Сами евреи, пережившие экспроприацию, сборы и этап, продолжали не верить в действительность перед входом в газовую камеру.
Нацистская педагогика поработала всею несколько лет. Когда Германия была оккупирована, нацизм тут же испарился — по крайней мере в западной зоне: на востоке он нашел новое применение. Он испарился, во-первых, потому что был судим и осужден как немецкими так и международным судами. Во-вторых, потому что большинство населения не прониклось им глубоко. Наконец, потому что сами нацисты, пробудившись, не видели ясной связи между тем, чем они были под колдовским воздействием идеологии и чем стали теперь, когда это воздействие рассеялось. Эйхман вновь обрел свою исконную натуру среднего служащего, каковым он был прежде и каковым снова стал бы потом, если бы не был схвачен и судим. Приговор он воспринял пассивно, в соответствии со своим бесцветным характером. Предъявленные ему обвинения, как это справедливо показала Ханна Арендт, были несоизмеримы с ограниченным сознанием этого банальною существа.
Коммунизм морален. На нравственный императив опирается вся предыстория большевизма (французский и немецкий социализм, русское народничество), и его победа празднуется как победа добра. Эстетика не обгоняет этику. Нацист воображает себя художником, коммунист — праведником.
Основа этой морали лежит в системе истолкований и вытекает из знания. Первобытная природа, учит коммунизм, — вовсе не та иерархизованная, жестокая, беспощадная природа, которой восхищается нацистский сверхчеловек. Нет, она подобна благой природе Руссо. Она утрачена, но социализм воссоздаст ее на более высоком уровне, и тогда человек осуществит все свои потенции. Троцкий утверждал, что базовый уровень новою человечества будет равен Микеланджело и Леонардо да Винчи. Коммунизм демократизирует сверхчеловека.