Бега

Прилепский Александр Федорович

— Где служит?

— Нигде-с. Приехали в Москву искать хорошее место. С зимы уже у нас квартируют-с.

Когда коридорный ушел, Алексей предложил товарищу:

— А теперь давай вспомним, при ком именно я говорил, что бумаги у меня дома.

— Сам Колюбакин, Приезжев, — начал перечислять Малинин.

— Ну, эти двое не в счет, Михаил Иванович Бутович тоже.

— Остаются старшие члены общества Пейч и Сонцов…

— Пожалуй. Я их почти не знаю. Ну и конечно Иволгин и Феодосиев. Четверо. Многовато.

… Уже под утро отправились в "Грузины" — любимые бани всех московских наездников, благо

начинали они работать с пяти часов. Здесь Лавровский узнал такое, от чего потом ещё долго скрипел зубами от злости и, мысленно, крыл себя такими словами, что любой извозчик позавидует.

У входа в бани, они встретили компанию знакомых наездников — Павла Чернова, Егора Московкина, Филиппа Калинина…

— Давайте с нами, — предложил Чернов. — Мы тут у Васьки Есина всегда раздеваемся. Знаем, ничего не украдут. Да и такой квасок он для нас держит!

Раздевальщик Васька, бойкий мужчина из рязанских, поинтересовался:

— А Михаил Васильевич где?

Узнав, что в ближайшие дни Терентьев навряд ли придёт париться, Есин искренне огорчился:

— Вот беда-то! Такой обходительный, ни когда никого не обидит. Парильщику всегда рублевку, мне, за то, что поддевку почищу, да глянец на сапоги наведу — полтинничек…

— Какую ещё поддевку? Какие сапоги? — встрепенулся Алексей. — Разве Терентьев не в сюртуке ходит?

— Да, давненько ты, Алексей Васильевич в нашей компании не был. — ответил пожилой степенный Филипп Калинин. — Это они раньше, с Пашей на пару, сюртуки у лучших московских портных заказывали, денег не жалели. А как на Масленицу какая-то краля сказала Мишке, что он вылитый Иван-царевич, так он тут же поддевку сшил из английского сукна, рубаху алого шелка, сапоги лаковые… А сюртуки со штиблетами, который месяц в шкафу пылятся.

Продолжая незлобно посмеиваться над причудами Терентьева, наездники пошли в парную.

Малинин, заметив огорчение товарища, тронул его за плечо:

— Не переживай, Лёша!

— Ну, откуда я, бестолочь, взял, что сюртук и штиблеты были на нем? В донесении же этого нет. Слово в слово помню: "При обыске были обнаружены: в карманах сюртука — мартовский выпуск газеты "Народная воля", в штиблете, под подкладкой — четвертушка плотной бумаги"… Ясно дело, на конюшне и подложил кто-то из своих. Там и искать надо было! А мы на хипесниц каких-то столько время зря потратили!

— Так уж и зря, — улыбнулся Малинин, не без удовольствия вспомнив вчерашнее приключение.

Потом они долго "жарились" в облаке горячего густого парка, который банщики щедро нагнали для своих любимых гостей. Не выдержав, один за другим выскакивали из парной. Самыми крепкими оказались Лавровский и Калинин

— Филипп Иванович, кто долгоруковский приз, по-вашему, возьмет? — воспользовавшись подходящим моментом, Спросил Алексей.

— Зима, — немного подумав, ответил тот. — Больше некому. Ехал бы Терентьев могла и Грозная.

— А кто на ней поедет?

— Парнишку одного с колюбановского завода прислали, кажись из конюхов… Толковый малый… Да и в роду у него все наездниками были… Только рано ему пока призы брать… Все не могу больше!

Вслед за ним вышел из парной и Алексей. Похоже "верную лошадку" он узнал. После "Славянского базара" можно будет заглянуть к Василию Романовичу. Очень уж хочется полистать пухлую записную

книжку покойного Байстрюкова.

Глава 12. ЗАВТРАК ДО "ЖУРАВЛЕЙ"

— Нет, господа, хорошие обычаи нарушать не следует. Если завтракать в "Славянском базаре", то непременно до "журавлей", — сказал Николай Константинович Феодосиев и позвал — Человек!

Как из под земли, возник расторопный молодец во фраке — официант. В отличие от половых в трактирах обращаться к нему следовало на "вы".

— А к кофе подайте "журавлей".

— Сей момент-с, — в голосе официанта звучало не привычно-наигранное, а настоящее почтение. Далеко не каждая компания могла позволить себе закончить завтрак "журавлями" — заказать запечатанный хрустальный графин разрисованный золотыми журавлями, с коньяком многолетней выдержки. Ведь стоит он пятьдесят рублей! Сразу видно, настоящие господа. Не чета той разряженной шантрапе, что толпится возле буфета. Те возьмут три рюмки водки и от пуза лопают разнообразные закуски, пользуясь тем, что на каждую рюмку крепкого бесплатно полагается три тарелки. А потом с важным видом суют рублёвку: "Завтракать сегодня что-то не хочется — совсем аппетита нет. Сдачи не надо, оставьте себе на "чай". А там и сдачи-то гривенник…

Настроение у Лавровского было превосходное. Завтрак, действительно, удался. И обстановка к этому располагала — круглый светлый зал со стеклянной крышей и широкими окнами, фигурные двери и обои под изразцы, бассейн с тихо журчащим фонтаном, удобные темномалиновые диваны у стен, белоснежные скатерти и салфетки… И готовили здесь не хуже чем у Тестова. Но главное в другом. Удалось, наконец, выяснить каким образом визитная карточка Николая Константиновича попала к убитым переписчикам.

Феодосиев оказался настоящим знатоком бегового дела. С жаром рассказывал он о заводском и ипподромном тренинге, организации рысистых испытаний в Америке.

— Вы бы написали все это, — предложил Малинин. — Уверен, многие с интересом читать станут.

— Уже написал. Но прежде чем отдавать в типографию, хотел узнать мнение кое-кого из московских спортсменов и заводчиков.

— И что же?

— Подчерк у меня, не дай бог каждому, как курица лапой накарябала.

— Экая беда, — улыбнулся Лавровский. — У меня самого не лучше. На то и переписчики есть.

— Так их ещё найти надо. Был я в воскресенье в театре Бренко. Там мой приятель Вася Андреев-Бурлак режиссером служит. Познакомил он меня с двумя. Вроде обо всем договорились, дал я им свою карточку, задаток. Сказали, что в понедельник утром зайдут в гостиницу за рукописью… До сих пор идут…

Алексей охотно пообещал найти ему надежных переписчиков, радуясь в душе, что этот вызывающий симпатию человек, теперь вне подозрений.

С ипподромов разговор перешел на лошадей. И тут же разгорелся бурный спор.

— Слов нет, наши русские рысаки хороши, — говорил Феодосиев, с удовольствием потягивая розовое анжуйское. — Кстати, более справедливо было бы, переименовать породу в орловскую, в честь основателя… Но в ближайшем будущем американцы из Европы нас вытеснят.

Малинин тут же возразил, сославшись на мнение пользующегося уважением у всех спортсменов и заводчиков, французского ипполога барона де Кербреха: