Бега
Шрифт:
— С твоим хладнокровием, Янчик, только капканы на песца расставлять, — похвалил он. — Но на меня это как-то не действует. Меньше пятнадцати тысяч можешь мне и не предлагать. Итак… Але оп-па! — и повернул «Голубого козла» лицом к Пшеничнеру.
Янчик
— Пятнадцать тысяч!.. Вы всегда так смеетесь, Стася? У меня все-таки трое детей и…
— … И все едят, как инспектор на именинах? Знаю.
— Вы все знаете, Стася. Но, во-первых, тут не клуб шоферов: копий мы на стенку не вешаем. А во-вторых, вы знаете, что такое отвар от куриных яиц? Так вот, этот бульон я наварил на подлиннике… Головную боль я имел с «Голубого козла» и только: взял за пятьсот и отдал за пятьсот. Голубое теперь в Париже не модно, а у меня по-прежнему трое детей и Русланчик ходит в музыкальную школу… Что вы улыбаетесь? Очень, я вам скажу, музыкальный мальчик.
— У меня тоже неплохой слух. Но я так и не разобрал, что ты там пролепетал про «копию». Вот подлинник! Живой. Нецелованный…
— Ну так можете его поцеловать: подлинник — гори он огнем! — прошел через меня в пятницу.
— Послушай, Янчик, — прищурился Стасик. — Ты даже не представляешь, как я люблю сказки Андерсена. Но двух подлинников в природе не бывает.
— Вот именно! Вы же умный человек, Стася. Зачем же вы делаете из меня идиота?
— Да, я умный. Очень умный! — сказал Стасик, сатанея. — И если ты, Янчик, врешь, тебя не найдут даже в эту лупу. У кого ты купил «подлинник»? Когда?
Янчик посмотрел на Стасика и понял, что тот выполнит обещание насчет лупы, невзирая на музыкальность
— Зачем такое лицо, Стася! Не смотри на меня так, пожалуйста… Одну минуту… Разве я могу врать? — забормотал он, роясь в картонном ящичке с квитанциями. — Вот, пожалуйста… приобретено у товарища Белявского Г.М… двадцать восьмого июня.
У Стасика словно оборвалось что-то внутри. Все еще отказываясь поверить, он взял негнущимися пальцами бумажку и прочитал: «Белявский Г.М. 28 июня».
На улицу Стасик вышел, вое еще прижимая картину локтем. В голове было сонное затишье. Улица казалась ему лесной просекой. Прохожих он не замечал.
Ноги несли его автоматически.
Опомнился он на набережной. Дул ветер. К реке сбегали ровные, как пастила, ребристые ступени.
Стасик спустился к воде и присел, обхватив руками колени. Повеяло сырой прохладой. На воде приплясывали солнечные блики. Стасик зажмурился.
Он сидел долго. Перед глазами, словно мухи, проносились видения суматошной погони… Мельтешил над чучелом Тимур Артурович, бился в пьяной чечетке Василий, вскидывал босыми ногами Лаптев, убегал от расплаты Белявский, мчался с ведрами Мотыгин, задыхался в табачном дыму Золотарь.
«Бега», — подумал Стасик.
Волны с чавканьем бились о гранит. Тишину над рекой распорола гармошка. Показался катер с массовкой.
Стасик поднял «Голубого козла» и с размаху швырнул в воду.
— Что же, одолжите мне вашу улыбку, — сказал он. — Я сделал все, чтобы жизнь была прекрасна… Но пока она только удивительна.
Катер приближался. Смех и топот на палубе усиливались. Волны шли своим чередом.