Беглая монахиня
Шрифт:
— Хотя Великий Рудольфо и убился насмерть, — пояснил Кирхнер, повысив голос, — но на следующий день его жена поднялась на башню восточных хоров, ставшую роковой для Рудольфо. Майнцы были вне себя от восторга!
Князь-епископ бросил на секретаря недоверчивый взгляд.
— И ты это видел собственными глазами? Я хочу сказать, ты можешь подтвердить, что эта женщина поднялась по канату на башню? И она все еще жива?
— Клянусь всеми святыми! Свидетелями стали еще сотни, если не тысячи людей. Народ неистовствовал от восхищения, когда Магдалена с уверенностью сомнамбулы восходила
Альбрехт Бранденбургский задумчиво покачал головой.
— Эта баба не только красива и умна, она еще вдобавок обладает свойствами, вызывающими подозрения...
— Ваша курфюрстшеская милость, — перебил Кирхнер своего хозяина, — умоляю, не произносите того, о чем вы подумали! Каноники уже послали за инквизицией.
Альбрехт отмел опасение Кирхнера пренебрежительным жестом:
— А как иначе прикажешь все это объяснить? Наверняка эта баба в сговоре с дьяволом! Она колдунья!
Кирхнер быстро осенил себя едва заметным крестным знамением и сложил руки. Он молчал. Молчал, потому что было совершенно бессмысленно перечить князю-епископу. Любое возражение приводило к тому, что Альбрехт Бранденбургский еще упорнее стоял на своем.
— Вы действительно хотите передать ее святой инквизиции? — робко поинтересовался Кирхнер.
— Ты считаешь, что она могла бы быть нам полезна в другом качестве? — Князь-епископ пожал плечами. И добавил с тяжелым вздохом: — Кирхнер, нам нужны деньги. И я не знаю, где их взять. Я хоть и пригласил Маттеуса Шварца, бухгалтера этого воняющего деньгами Фуггера, на охоту и умасливал его как мог, он все равно продолжает настаивать на своем требовании: одиннадцать тысяч рейнских гульденов — проценты по займу — и столько же в счет погашения долга! Я спрашиваю тебя, Кирхнер, где взять столько денег и не украсть? Был бы Фуггер верующим христианином, а не безбожным язычником, поклоняющимся только мамоне, он бы списал нам все долги за полное отпущение грехов.
— Ваша курфюрстшеская милость, — возмутился секретарь, — если мне будет позволено заметить, Якоб Фуггер живет кредитами, и своим местом и саном вы обязаны именно ему. Без его денег вы бы и сегодня были еще епископом Магдебургским и администратором Хальберштадта. Деньги правят миром, и никуда от этого не денешься. Впрочем, кому я это говорю!
— Кирхнер! — возмущенно перебил увлекшегося секретаря архиепископ. — Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Такие слова из твоих уст ранят мою чистую душу. Или эта баба уже и тебя околдовала?
— Околдовала? С бабой, досточтимый князь, это мало связано, точнее говоря, вообще не связано. Горькая правда, с позволения сказать, состоит в том, что изрядное время вы живете не по средствам, иными словами, в долг, то есть на деньги других людей. Неудивительно, если однажды они захотят их вернуть. Но мы ушли в сторону. Вы действительно хотите отдать жену канатоходца инквизиции?
— А что, есть другие варианты? — Альбрехт коварно ухмыльнулся.
— Ваша курфюрстшеская милость, вы же знаете, что это значит!
Кардинал равнодушно кивнул.
На следующее утро, еще до рассвета, труп Рудольфо был перевезен из покойницкой за городской чертой в больницу для бедных. Лишь немногие из близкого окружения Альбрехта Бранденбургского и его секретаря Кирхнера имели право знать об этом, потому что план, который вынашивал князь-епископ, был порочен по церковным догматам и строго воспрещен законами империи.
Альбрехт и его секретарь всю ночь жарко дискутировали, прежде чем принять решение. Поначалу Кирхнер был против этой затеи, пока его курфюрстшеская милость не доказал ему обратное. Ибо, считал Альбрехт, человек с такими способностями, как Рудольфо, должен иметь внутренний орган, которого недостает остальному человечеству, или же остальное человечество не осознает это.
А потому он приказал врачу больницы для бедных, отупевшему старику с паучьими пальцами, увидев которые, как поговаривали в Майнце, иной жалкий пациент тут же отдавал Богу свою страждущую душу, анатомировать труп канатоходца, то есть вскрыть бренную оболочку в тех местах, в которых мог находиться такой орган.
Причина неправомерного любопытства Альбрехта заключалась не столько в его тяге к исследованиям, сколько в вере — нет, не в Творца, а в доходный гешефт, которым могла бы стать продажа этого открытия. Ведь если кардиналу что-то и было нужно, то только деньги, много денег.
Под покровом темноты, еще до заутрени в соборе, Альбрехт с Кирхнером отправились пешком к больнице для бедных, которая находилась за церковью кармелиток, где их ожидал врач Ридингер.
Обветшалое строение было пронизано отвратительным зловонием, превосходившим по силе даже утреннюю вонь в переулках, когда майнцы опорожняли из окон свои ночные горшки. Чтобы перекрыть гнилостные испарения, доктор Ридингер протянул кардиналу и его секретарю тряпки, пропитанные едкой жидкостью, которые те прижали к носу и рту.
Сам он, ставший за долгие годы невосприимчивым к любым запахам, отказался от подобных подручных средств. Он полагал, что одинзапах ни в коем случае не способен нейтрализовать другой, в лучшем случае он может его перекрыть и тем самым обмануть нос, так же как человеческое ухо не способно убить звуки, а лишь может быть введено в заблуждение более сильным шумом, что в итоге приводит к глухоте. Именно это случилось с его обонянием.
Длинный коридор заканчивался комнатой с голыми стенами и земляным полом, в которой стояли два грубо сколоченных деревянных стола: один посередине, второй у стены; на втором были разложены пилы, ножи, разные крюки и щипцы, освещенные мигающей настенной коптилкой.
Обычно медик вскрывал здесь гнойные нарывы или отпиливал обгоревшие конечности. Один из рыбаков тайно доставил сюда на двухколесной тачке труп Рудольфо, спрятанный под ящиками с рыбой, выловленной в Майне, смрад от которой перекрывал зловоние, исходившее от покойника.
Под посеревшим от частого использования мятым покрывалом можно было различить очертания человеческого тела. Доктор Ридингер был извещен секретарем князя-епископа о намерениях хозяина и поначалу отклонил просьбу. После щедрых посулов и грубых угроз он был вынужден согласиться, однако при условии, что никто не узнает о святотатстве.