Беглая монахиня
Шрифт:
И все-таки было нечто, что заставило ее броситься в объятия канатоходцу, обладающему магическими способностями.
Пока ее мысли крутились вокруг этих вопросов, она не заметила, как обрела невесомость и переместилась в другой мир, как тяжесть, испытываемая любым человеком всю его жизнь, постепенно улетучилась. Она чувствовала неукротимые силы, которыми могла управлять движением мысли, силы, неведомые прежде. Эта неожиданная перемена и связанное с ней ощущение счастья, пронизавшее все ее тело, придали Магдалене невиданную мощь и уверенность в собственных безграничных возможностях, стоит только захотеть.
Поэтому
— Совсем свихнулась? Возничие натянули новый канат к башне и утверждают, что ты будешь балансировать, как Великий Рудольфо!
— Именно так, — невозмутимо отозвалась Магдалена, словно это было самое обычное дело.
Зазывала закрыл руками лицо.
— Боже, она потеряла рассудок!
— Может быть, ты прав, — усмехнулась Магдалена, — а сейчас исчезни, я должна переодеться к выступлению. — И она захлопнула дверь перед его носом.
Пока Магдалена снимала платье и облачалась в один из белых костюмов, которых у Великого Рудольфо было полдюжины, на Либфрауэнплац, перед восточными хорами собора, собралось даже больше народа, чем накануне. Благодаря этому проповедники отпущения грехов нашли своих слушателей и пополнили курфюрстшескую казну.
Откуда-то вдруг донеслись выкрики:
— Мы хотим жену канатоходца на канате!
Не разрешая себе усомниться в правильности своего намерения, Магдалена вышла из вагончика и зажмурилась на солнце. Кошмарная смерть Рудольфо, протесты зазывалы и ее собственные опасения — все в этот момент отошло на второй план. Ей совсем не было страшно. Неожиданно дорогу ей перегородила всхлипывающая королева карликов. Она вцепилась в ее цирковой костюм, словно брехливая собачонка в своего противника, и стала заклинать Магдалену ради Пресвятой Богородицы не подниматься на канат, но та лишь с улыбкой оттолкнула от себя карлицу и уверенно, с высоко поднятой головой отправилась к городскому колодцу, к которому был прикреплен трос.
Издалека Магдалену с ее короткими волосами и белыми панталонами можно было принять за курфюрстшеского оруженосца или молоденького пажа, но вблизи прелестное лицо и женственная фигура не оставляли сомнений в ее принадлежности к женскому полу.
С искусственной улыбкой и застывшим взором Магдалена протиснулась к колодцу, не обращая внимания на подбадривающие выкрики и двусмысленные шуточки. Дойдя до цели, она забралась на мраморный парапет, выпрямилась и с поднятыми руками приняла аплодисменты публики.
С подсмотренной у Рудольфо благосклонностью она отвесила поклоны во все стороны. При этом взгляд ее задержался на маленькой приземистой фигуре — может, лишь потому, что его обрамленная венчиком волос лысина блестела на солнце. Своим внешним видом и прежде всего поношенной одеждой он никак не соответствовал семи богато одетым мужчинам, образовавшим вокруг него кольцо и словно охранявшим от ротозеев.
Облик мужчины запал в память Магдалены, однако все ее мысли были сейчас настолько сконцентрированы на главной цели, что она не могла отвлекаться на другие вещи. О чем говорили эти люди, она все равно не слышала в гвалте, царившем на площади.
— Не бойтесь, — заметил Примус, обращаясь к низкорослому Септимусу, — в толпе вас никто не узнает. Кстати, я уверен, что вы здесь не единственный, кого разыскивают по обвинению в поддержке повстанцев.
— Вашими устами да мед пить! — отозвался тот и пожал собеседнику руку.
После этого восемь мужчин вновь приковали свое внимание к жене канатоходца, которая как раз собиралась поставить ногу на канат. Шум на площади стих.
— Говорят, женщина ни разу не ходила по канату, — вполголоса сказал Примус своим спутникам и, обращаясь к соседу, спросил: — Как вы полагаете, Секстус, возможно ли, чтобы женщина с железной волей совершила подобное достижение и преодолела силу притяжения нашей матушки Земли? Вы много путешествовали и повидали больше нас всех. Вы с таким уже когда-нибудь встречались?
Секстус вытянул губы трубочкой и поднял брови.
— В Аравии я видел слонов, незнакомых в наших широтах хоботных животных, ходивших четырьмя ногами по двум канатам. На мой вопрос, как это согласуется с законами естествознания, я получил ответ: упражняться, упражняться, упражняться. Как я пишу в своей книге «О тщете наук», законы природы существуют лишь для того, чтобы их нарушать. «Книги Премудрости» наверняка скажут об этом больше.
— Tacent libri suo loco!— вставил Октавус.
— Кстати, вы же предсказатель по профессии, — пошутил Квинтус. — Вам положено знать исход этой авантюры. — Он кивнул в сторону Магдалены, уже прошедшей небольшое расстояние.
— Ну разумеется, — откликнулся вещун и лукаво усмехнулся. — Она доберется до цели, не оступившись. Это так же верно, как то, что меня зовут Мишель Нострадамус.
— Ваше имя нам хорошо известно, — заметил Секундус, бородатый поэт, — остается лишь надеяться, что вы окажетесь правы со своим предсказанием. Иначе...
— Иначе что?
— Иначе, полагаю, вы неправильно выбрали профессию! Ибо астролог и предсказатель, распространяющий неверные пророчества, должен выбрать себе другой род занятий, не пробуждающий в людях пустые надежды и не нагоняющий беспочвенные страхи.
Октавус возмутился в полный голос:
— И это говорите именно вы, зарабатывающий себе на хлеб сомнительными пасквилями и неаппетитными комедиями из жизни римских куртизанок!
— Тсс! — Нонус слыл большим молчуном среди Незримых, поскольку занимался бессловесным искусством, радующим лишь глаз. Он призвал к сдержанности, так как окружавшие их зрители уже заинтересовались внезапно разгоревшимся диспутом. — Не забывайте, кто вы и где находитесь! — прошипел он, прикрыв рот рукой.
По примеру Рудольфо Магдалена размахивала руками, словно пытаясь держаться за воздух. Это придало ее скованным движениям некоторую прелесть и вызвало одобрительные мужские вздохи и охи, а у женской половины — лишь презрительные взгляды. Но чем дальше Магдалена удалялась от них, тем тише становилось на площади.
— Вы так молчаливы, Терциус, — зашептал Примус худощавому мужчине рядом с собой. Его женственные локоны и тонкие пальцы, которые он, пугливо глядя вверх, прижал ко рту, скорее выдавали в нем чувствительного эстета, нежели того, кем он был: математика, врача и астронома.