Беглая монахиня
Шрифт:
От башенного окна канатоходца отделяли еще двадцать шагов, в обычной жизни расстояние, которое мы едва ли замечаем, но качающийся пеньковый трос, причем на высоте триста локтей, казался бесконечной тропой, усыпанной острыми камнями, врезающимися, как острие ножа, в подошву. Тем временем погас и второй факел, что, однако, придало канатоходцу уверенности.
Приковав взгляд к окошку в башне, Рудольфо шаг за шагом продолжал свой мучительный путь к небу. Неожиданно в левой части окошка мелькнул луч света, настороживший его. Потом в окне показался факел, который держала чья-то узкая рука, и, наконец, освещенное
Хватая ртом воздух, Рудольфо выдохнул:
— Магдалена!
Магдалена протянула канатоходцу левую руку.
— Иди сюда! — тихонько позвала она, так что Рудольфо с трудом расслышал ее слова. — Иди сюда!
— Я должен спуститься по канату назад, — пробормотал Рудольфо.
— Не ходи назад! — настойчиво произнесла Магдалена. — Ты доказал все, что хотел. Никто не ждет, что ты спустишься вниз по канату. Никто, слышишь!
Краткое замешательство, еще три-четыре шага — и Рудольфо выронил потухшие факелы и схватил Магдалену за руку.
Снизу донесся гром аплодисментов. Рудольфо, добравшийся до цели из последних сил, сел на подоконник и помахал рукой толпе. Многоголосый хор грянул куплеты:
Рудольфо, Рудольфо, ты просто молодец!
Рудольфо, Рудольфо, веди любую под венец!
Пока канатоходец благосклонно махал ликующей толпе — сам Папа Римский Климент VII едва ли мог приветствовать народ еще благосклоннее, — Магдалена обвила сзади руками его шею и прошептала ему в ухо:
— Ты был неотразим. Я так горжусь тобой, хотя тысячу раз умирала от страха на последнем кусочке твоего пути.
Одному Господу известно, как долго Рудольфо в позе триумфатора мог еще приветствовать людскую толпу, если бы черные тучи вдруг не разверзлись и не хлынул долгожданный дождь. Крупные капли размером с голубиные яйца застучали по мостовой. Куплеты стихли, и горожане, расталкивая друг друга, ринулись по вонючим узким улочкам домой. Гроза мгновенно превратилась в настоящую бурю. Кучера даже не успели собрать канат.
В открытых оконных проемах соборной башни бушевала непогода. В любой момент факел Магдалены мог погаснуть. Мягко, но настойчиво Рудольфо подтолкнул Магдалену к узкой дверной арке, от которой крутая деревянная лестница вела вниз на антресоль. Он еще никак не мог прийти в себя после тех невероятных усилий, которых ему стоило восхождение, и был слишком оглушен, чтобы рассказать, что же произошло на самом деле.
«Может, лучше утаить от возлюбленной, — думал он, — что я поднялся на башню без чудодейственного эликсира и, собственно говоря, ожидал, что сорвусь и сломаю себе шею?» Почему этого не произошло и почему он при самых неблагоприятных условиях, которые только могут выпасть на долю канатоходца, все же добрался до цели, Рудольфо и сам не мог понять. У него было весьма размытое объяснение, заключавшееся в том, что за долгие годы он набрался опыта и умения. Но именно это и приводило его в замешательство. Ему удалось нечто такое, что, как он был уверен, возможно лишь с помощью алхимии или сговора с дьяволом.
Пока они молча спускались по отвесным ступенькам, у канатоходца вдруг закружилась голова и его охватил испуг, чего с ним никогда не случалось в минуты высочайшей опасности на канате. Магдалена отнеслась с пониманием, когда он присел на ступеньке и опустил голову на скрещенные руки. Она лишь ласково погладила его по голове.
Снаружи неистовствовала просто апокалипсическая буря. Магдалене порой казалось, что она слышит зловещую мелодию. Полностью поглощенная своими переживаниями, она до смерти испугалась, когда перед ней вдруг словно из-под земли вырос мужчина, одетый в черное. Его благородная, насквозь мокрая одежда висела на нем, подобно лохмотьям нищего. Под размокшим бесформенным беретом едва можно было различить черты лица.
Магдалена локтем ткнула в бок Рудольфо, все еще сидевшего с опущенной головой. Тогда незнакомец подал голос. Ему пришлось бороться с завываниями ветра, чтобы его могли расслышать:
— Я Примус, не пугайтесь!
Канатоходец порывисто вскочил, а Магдалена поднесла к мокрому от дождя лицу чужака факел.
— Я приношу свои извинения, — начал тот твердым голосом, — от своего имени и от имени остальных Незримых, обвинявших вас в нечистоплотных махинациях. Tacent libri suo loco.
Магдалена вопросительно посмотрела на Рудольфо. Хотя ее познаний в латыни было достаточно, чтобы понять слова незнакомца, для нее осталось загадкой, что он имел в виду. Канатоходец отвел глаза. Когда она снова обернулась к странному человеку, того уже не было.
Глава 12
Наутро канат вяло свисал с башни собора, и возничие собирались натянуть новый, сухой. За ночь весть о безрассудном представлении канатоходца и о том, что он готов повторять свое выступление еще в течение двух дней, разлетелась по городу с быстротой молнии.
Бездельники, никчемные люди и стайка красоток, которых в Майнце, как и в любом другом городе, не было недостатка, уже вскоре после восхода солнца во всю глотку препирались в борьбе за лучшие места перед собором. С той же быстротой, с какой она пронеслась над городом, буря переместилась за холмы горного массива Хунсрюк, оставив после себя желанную прохладу.
Рудольфо и Магдалена провели ночь в его фургончике, тесно прижавшись друг к другу, но, несмотря на близость, между ними образовалась странная дистанция. Если доктор на грузовом корабле задал ей немало загадок, то слова мужчины в соборной башне неотступно преследовали Магдалену всю бессонную ночь. Именно потому что он не назвал
своего настоящего имени, она теперь нисколько не сомневалась, что это был один из Девяти Незримых. Вот только почему он извинялся перед Рудольфо, осталось для нее тайной, как и кое-что другое.
Пока канатоходец спал, она открыла окошко фургончика и сощурилась в лучах восходящего солнца. От собора повеяло приятной свежестью. Помощники курфюрста, рассыпавшись по площади, начали возводить похожие на церковные кафедры помосты и устанавливать кресты, предназначение которых поначалу укрылось от Магдалены. И лишь когда показался секретарь курфюрста Иоахим Кирхнер в сопровождении четырех лакеев в красных ливреях, каждый из которых нес пачку бумаг, ей стало ясно, что его высокопреосвященство злоупотребляет канатоходцем и его цирковой труппой.