Беглая монахиня
Шрифт:
Магдалена бесцеремонно растолкала Рудольфо и потребовала, чтобы он выглянул в окно. Тот, не скрывая раздражения, послушался, но, будучи сонным, не понял причины ее крайнего возбуждения и вопросительно посмотрел на подругу.
— Альбрехт Бранденбургский использует нас, чтобы выманить народ из дома! — горячилась она.
— И что тут такого предосудительного? — спросил канатоходец, протерев заспанные глаза.
— Разве ты не видишь, что притащили лакеи? Это индульгенции, море индульгенций, с помощью которых архиепископ собирается пополнить свою казну. А чтобы горожане с готовностью раскрывали свои кошельки, проповедники будут пугать их вечным проклятием и чудовищными
Рудольфо, качая головой, продолжал разглядывать площадь из окна.
— Никто не принуждает их, даже его высокопреосвященство Альбрехт Бранденбургский, — заметил он. — Кстати, сколько нам платит господин?
— Пятьдесят гульденов авансом!
Канатоходец выпятил нижнюю губу.
— Пятьдесят гульденов авансом? За такие деньги пусть использует сколько угодно.
— Но ведь это несправедливо и недостойно Святой матери Церкви!
— Тут и обсуждать нечего. — Рудольфо пожал плечами. — Почти все, что в наши дни проделывается от имени Святой матери Церкви, недостойно ее. Образ жизни и пап, и кардиналов скорее похож на поведение мракобесов, чем порядочных работников на винограднике хозяина. Так ведь, кажется, сказано в Библии?
Магдалене было нечего возразить. На самом деле она была страшно разочарована, потому что ей никак не удавалось перевести разговор на более важную тему. В дверь постучали.
Магдалена проворно накинула платье, а Рудольфо исчез в той части фургончика, которая служила спальней. На ступеньках перед входной дверью стоял секретарь его курфюрстшеской милости и пытался по мере сил придать себе дружелюбный вид. Это выражалось в том, что он немного склонил голову набок и скривил рот в заранее подготовленной улыбке, — рыночный торговец и тот сыграл бы лучше.
— Мой досточтимый господин, его преосвященство курфюрст Альбрехт Бранденбургский, — начал Кирхнер, не поздоровавшись, — желает, чтобы сегодня не было всяких маскарадов и фиглярства, чтобы проповедники отпущения грехов могли вершить свое дело в достойном обрамлении. Его курфюрстшеская милость передают, что ваши сборы от этого не пострадают.
— Так, так, так, не пострадают, — передразнила Магдалена Кирхнера, — этого еще не хватало! А досточтимый господин курфюрст, наисветлейший Альбрехт Бранденбургский, подумал о том, что народ, который уже сейчас спозаранку стекается отовсюду, прежде всего приходит ради цирка, чтобы увидеть Великого Рудольфо? Отмена выступления страшно рассердит жителей Майнца. Они закидают ваших проповедников тухлыми яйцами, и я уверена, что ни один гульден не зазвенит в ваших ящиках!
Похоже, слова Магдалены произвели впечатление на секретаря. Он на миг задумался и с достоинством ответил:
— На самом деле вы не так уж неправы. Было бы дело за мной, я бы разрешил артистам и проповедникам выступать вместе. И тем и другим была бы от этого польза. Но его курфюрстшеская милость решили иначе.
Еще во время их беседы неподалеку раздался резкий голос продавца индульгенций. Кирхнер пожал плечами, что должно было означать: весьма сожалею, но ничего не могу поделать, — и тут же исчез.
В уединенности монастырской жизни Магдалена еще ни разу не слышала проповедника, отпускающего грехи; это были в основном монахи-доминиканцы, которые сотнями бродили по стране и за звонкую монету красочно расписывали картины смерти, рассказывали о дьяволе и вечных адских муках. Поэтому любопытство погнало ее на Либфрауэнплац, откуда доносился громкий голос проповедника.
Доминиканец, маленького роста и явно не страдающий от недоедания, с зачесанной вперед прядью волос шириной с палец на выбритой наголо голове, на все лады воздействовал скорее слабым, чем зычным, голосом на горстку запуганных слушателей. Временами ему отказывал голос, и тогда он прибегал к резким, судорожным жестам. Произнося слова «дьявол» и «ад», он, дабы усугубить производимое впечатление, протягивал к слушателям растопыренные пальцы обеих рук, отчего дети в испуге зарывались в материнские юбки, а видавшие виды мужчины закрывали лицо локтем.
Когда Магдалена подошла к ним, он как раз вошел в раж:
— О вы, грешники перед ликом Господним, как тяжко будет у вас на душе, когда вы, предавшись блуду, станете добычей геенны огненной и ее чертей. Издалека вы будете слышать глас Господень: «Идите, проклятые, в вечный огонь!», ибо вы не достойны Его лика. Лишь адские привидения, ужасные маски и злых духов, которым служили, будете встречать вы на своем пути. Подумайте, каково будет у вас на душе, когда вы впервые увидите железные врата адовы, выкованные из железа засовы, которые никогда уже больше не откроются для вас, когда вы изо дня в день будете слышать отчаянные вопли проклятых, вой и зубовный скрежет лютых волков и драконов. Когда вас будут лизать раскаленные языки адского пламени, по сравнению с которым земной огонь — прохладная роса. Вы будете кричать: «Ах, чего мы лишились! А ведь могли бы со святыми ангелами воспарить на небо, к вечному блаженству». Но я говорю вам: еще не поздно. Покупайте полное отпущение грехов, вымоленное для вас досточтимым князем-епископом Альбрехтом у Папы Римского на благо своих чад. Рейнский гульден за одну индульгенцию. Это много денег и в то же время мало, если вспомнить, от чего избавляет вас этот гульден.
Устрашающие картины, которые проповедник живописал визгливым голосом, привлекали все больше слушателей, они молча окружали помост и робко взирали на доминиканца.
В благоговейной тишине вдруг раздался голос известного во всем городе пьяницы, который вот уже десять лет безуспешно пытался пропить доставшиеся ему в наследство городские дома:
— Эй, монашек, а как обстоят дела с нашим досточтимейшим архиепископом Альбрехтом, который подвержен сладострастию и чревоугодию куда сильнее, чем любой житель Майнца? Разве он не нуждается в полном отпущении грехов гораздо больше, чем все мы? Он тоже платит гульден за бесполезную бумажку? Или грехи его курфюрстшеской милости отпускаются еще до их совершения?
У некоторых слушателей, минуту назад уже готовых покаяться, на лицах появились ухмылки, они принялись толкать друг друга в бок и скалить зубы. Велеречивый проповедник, прежде чем собраться с ответом, покраснел как рак и стал разевать рот, словно рыба, выброшенная на берег.
Жена могильщика, предававшаяся похоти, пока ее муж закапывал покойников, заверещала во всю глотку:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Ее выкрик подхватили сначала парочка простолюдинок, потом к ним присоединились мужчины, и вскоре вся площадь огласилась стройным хором:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Остальные проповедники замолкли на своих возвышениях, не в силах перекричать гулкие вопли горожан, требующих канатоходца. Ни одного гульдена не попало в кассу.
Из страха быть узнанной в толпе Магдалена поспешила вернуться в лагерь циркачей, разбитый за собором. Она горела желанием узнать, что же все-таки произошло накануне. Поскольку Рудольфо не проявлял ни малейшей готовности вдаваться в объяснения, она спросила его без обиняков, кто был тот незнакомец в соборе и как объяснить его странное поведение.