Беглец (сборник)
Шрифт:
И сейчас на Митьке только штаны и рубашка, ему холодно. Кожа стала пупырчатой, губы посинели, он ежился, старался поглубже засунуть кулаки в карманы и упрямо плелся следом.
За глинистым обрывом море небольшой дугой вдавалось в берег. Юрка заметил у края этой дуги что-то непонятное и припустил бегом.
Полузасыпанное песком, кверху беловатым брюхом лежало большое, длинное тело. Издалека стала видна голова с оскаленной зубастой пастью, похожая на огромный птичий клюв.
– Кит? – закричал Славка.
– Фиг! Папка говорил, у нас китов нет.
– Тогда акула! Только зачем она на берег вылезла?
– Ее волнами выкинуло.
Они сели на корточки и заглянули в пасть. Челюсти опоясаны редкими острыми зубами. Юрка поднес руку к пасти. Не очень близко, но чтобы видно было.
– Это не акула. Акула полчеловека сразу откусить может, а эта что? Ну, руку откусит…
– И ногу, – сказал Митька. Он уже уселся на корточки за их спинами и, сопя, рассматривал чудище.
– Твою, чтобы за нами не таскался… Папке бы показать – он всех рыб знает.
Нужно было уходить, но они не могли оторваться от находки.
– А я знаю, кто это, – сказал Юрка, – я вспомнил. Дельфин называется. Мы когда в Поповке жили, там тоже на берег выбросило. Колхозники его забрали и увезли. У него жир здорово лечебный.
– Ага, я помню, – сказал Славка.
– Чего ты там помнишь? Ты ж тогда малой был.
– Все равно помню! – упрямо сказал Славка. Ноздри у него раздулись, побелели и задрожали. Значит, начал злиться. Он всегда злится, когда что-нибудь соврет или выдумает, а ему не верят. Он тогда и на драку скор. Юрка не хотел заводиться и отмахнулся.
Дальше снова выступал мысок, за ним море опять дугой вдавалось в берег, только дуга здесь была положе и длиннее. Вот здесь они всегда на берег и вылезали. Только сегодня почему-то на леске не было ни одного. Следов пропасть, а крабов нет.
– Есть! – закричал Славка. – Вон в воде, совсем близенько…
Юрка шикнул на него, но было уже поздно. Здоровенный краб боком-боком уполз с мелководья на глубину. Дальше они шли, стараясь не шлепать сандалиями по песку и не разговаривая, а если кто замечал краба, кричали друг другу шепотом и показывали пальцами. Но крабы не дураки. Они или видели издалека, или слышали и, как только ребята приближались, отползали поглубже.
Наконец у самого уреза Юрка заметил краба и поддел его вилами. Краб так яростно вцепился клешнями в зубья вил, что и не отодрать.
– Это ж кошкодым, – сказал Славка, – его есть нельзя.
– Пускай, раз он первый. Для почину.
Краб разжал клешни и шлепнулся в подставленную сумку. Потом они поймали настоящего, за ним сразу трех.
Митька все время плелся сзади, а теперь вдруг припустил бегом. Убежав далеко вперед, он приостановился, опустился на корточки, потом зачем-то даже стал на четвереньки.
– Ты чего бегал? – закричал ему Славка. – Всех крабов распугал.
– Их не было, – сказал Митька. – Один только.
– А чего ты тут делал?
Митька не ответил. Заставить Митьку говорить нельзя. Если не хочет – хоть убей, ничего не скажет.
В тихую погоду, если не знать места, ни за что не скажешь, что здесь есть скала. Потому что она не на берегу, а под водой. Берег здесь такой же прямолинейный и песчаный, ни единого камешка. Но в десяти шагах от него под водой лежит каменная плита. Большая и гладкая, как стол. Так ее выгладило и отшлифовало море. В волну не то что на ней устоять – не подойдешь. А когда море спокойно, стой сколько хочешь. Вокруг много таких же плоских камней, только поменьше. И здесь всегда здорово клюют бычки. Они такие жадные – хватают что ни попадя.
Славка разгреб мокрый песок, набрал червей. Юрка закатал штаны и взобрался на скалу – вода там не достает и до колен. Но сегодня им не везло и здесь. Попались три маленьких бычка, и на этом клев кончился. Поздно пришли – солнце уже выкатилось из-за бугра, скрывающего Донгузлав.
Но Юрка все стоял и стоял, менял наживку, снова и снова закидывал леску. И ругал себя за то, что марудились по дороге – то с дельфином, то с крабами. Вода утром кажется теплой, выкупаться разок-другой хорошо, а простоять в ней битый час – заклякнешь. Губы у Юрки начало сводить, кожа стала пупырчатой, тело прохватывала дрожь.
– А ну его! – сказал Юрка и зашлепал к берегу.
Они собрали свое имущество и только тогда хватились Митьки. Он забрался в уступ невысокого берега и сидя спал.
– Давай его там оставим? – сказал Славка.
– Реветь будет.
Юрка толкнул братишку, тот открыл свои «ставни» – пушистые выгоревшие ресницы, поднялся, а веки снова закрыл. Так он и пошел, с полузакрытыми глазами – так идти оказалось куда интереснее. Смотреть прямо – солнце слепило глаза, а если почти совсем зажмуриться, оставить только маленькие щелочки, чтобы не спотыкаться, оно било в глаза розовым светом, в котором плавали радужные круги. Славка тоже попробовал так идти, за ним Юрка. Они заспорили, что могут идти совсем зажмурившись, и начали наперебой друг другу «доказывать», но Славку тотчас занесло в море, а Юрку в рыхлый песок. Потом Юрка сказал, что он может идти не только зажмурившись, но и спиной вперед, и все начали пробовать, падать и дурачиться, снова стало тепло и весело, и плохо было только, что с подарком ничего не получилось. Такой улов лучше никому не показывать, и они прошли к дому напрямик, через кукурузное поле, а трех бычков решили зажарить и съесть, по штучке на брата.
Славка оставил сумку у крыльца, и кот Максимовны спер самого большого бычка. Славка погнался за ним и даже попал в него камнем, кот утробно вякнул, однако рыбу не выпустил. А тут вышла Максимовна и закричала на Славку, так бычок и пропал. Остальные были такие маленькие, что не стоило возиться, их отдали Жучке. Та уже давно бегала по ограде, гремела цепью и вертела хвостом – хотела есть. Есть хотели и они. В шкафчике был только хлеб – мамка сказала, что она утром вернется, и ничего не приготовила. Они взяли по куску хлеба и сахара, и в это время Митька закричал со двора:
– Уже! Едут! Уже!
Они выбежали за ворота. Отсюда переправа не видна, лишь еле различимо синеют решетчатые хоботы кранов, но теперь недалеко от них поднялись вверх косые столбики беловатой пыли. Значит, по дороге шли машины, переправа заработала. Столбики росли, распухали, превращались в столбы, широкие хвосты, и вот уже перед ними стали видны маленькие черные букашки – машины. Они становились все больше, и казалось, что, приближаясь, они едут все быстрее. С грохотом пролетел первый самосвал, за ним, подпрыгивая, порожняком промчалась бортовая, опять самосвал, длинные, с прицепами, тяжеловозы… Рыча моторами, гремя, подпрыгивая и дребезжа, воняя бензином и соляркой, машины неслись мимо них. Здесь дорога становилась безопаснее – уже не было сбоку прибрежного лиманного болота, влево можно было съехать на грунтовку, и машины то и дело обгоняли друг друга, рявкали сигналами, подгоняя тихоходов, и нельзя было понять, то ли они догоняют что-то и никак не могут догнать, то ли убегают от чего-то и боятся, что убежать не смогут. Все скорее и скорее, и все мимо, мимо…