Беглянка (сборник)
Шрифт:
– Джулиет?
Джулиет застыла в дверях.
– Ты, должно быть, считаешь Дона, как бы это сказать, недотепой, – выговорила Сара. – Но дело в том, что он болен. У него диабет. Это тяжелый недуг.
– Да, – отозвалась Джулиет.
– Ему нужна вера.
– Удобная отговорка, – отрезала Джулиет; правда, негромко, – возможно, мать даже не расслышала ее слов, потому что продолжала говорить.
– Моя вера не так проста, – произнесла Сара с дрожью в голосе (и, как показалось тогда Джулиет, намеренно патетическим тоном). – Я не могу ее описать. Могу только сказать, что она у меня есть. Естьчто-то такое, такое прекрасное. Когда мне становится плохо, совсем плохо, я…
О великий и ужасный (и милый) Эрик!
С чего начать? У меня все в порядке, у Пенелопы тоже. С поправкой на обстоятельства. Она уже начинает ходить: уверенно гуляет вокруг кровати Сары, но отправляться дальше без взрослых еще не решается. Стоит прекрасная летняя погода; по сравнению с западным побережьем здесь жара. Даже в дождь. Дождь – это хорошо: Сэм с головой ушел в огородничество. На днях мы с ним сели в нашу колымагу и отправились развозить ягоды, малиновое варенье (которое готовит этакая юная Ильза Кох [20] , которая обретается у нас на кухне) и молодую картошку, первую в этом сезоне. Настроение у Сэма радужное. Сара целыми днями лежит в постели: спит или перелистывает старые журналы мод. Недавно к ней в гости пришел священник, и мы с ним совершенно по-идиотски разругались на какую-то больную тему, вроде существования Бога. Но в целом все идет своим чередом…
20
Ильза Кох(1906–1967) – жена Карла Коха, коменданта концлагерей Бухенвальд и Майданек. Получила прозвище Бухенвальдская Ведьма за жестокие пытки заключенных.
Джулиет нашла это письмо много лет спустя. Должно быть, Эрик не выбросил его по чистой случайности – оно ведь не играло особой роли ни для него, ни для Джулиет.
В родительский дом она вернулась лишь однажды, приехав на похороны Сары, через несколько месяцев после того, как написала это письмо. Айрин в пределах видимости не оказалось, и Джулиет не припоминала, чтобы сама спросила или от кого-то услышала, куда та делась. Скорее всего, вышла замуж. Через несколько лет и Сэм устроил свою жизнь. С коллегой-учительницей, доброжелательной, миловидной, здравомыслящей женщиной. Он переехал к ней, а дом, в котором жил вместе с Сарой, пустил под снос, чтобы расширить огород. Когда жена Сэма вышла на пенсию, они купили автоприцеп и завели привычку отправляться в долгие зимние путешествия. Дважды навестили Джулиет в Уэйл-Бей. Эрик покатал их на баркасе. Он быстро нашел общий язык с тестем. Друзья до гроба, как выражался Сэм.
Читая письмо, Джулиет содрогнулась, как содрогается любой, неожиданно обнаружив чудом уцелевший неприглядный отголосок прежнего, выдуманного себя. Ее поразило резкое несоответствие между этой беспечной маской и мучительными воспоминаниями о том времени. Затем Джулиет решила, что в то лето, видимо, произошла какая-то перемена, не отложившаяся у нее в памяти. Перемена в отношении к месту, где ее дом. Не к деревушке Уэйл-Бей, где она жила с Эриком, а к тому месту, где дом ее был раньше, в прежней жизни.
Поскольку все, что происходит дома, ты изо всех сил стараешься защищать до последнего.
Но она не защитила Сару. Когда та сказала: «Скоро я увижу Джулиет», она не нашлась с ответом. Неужели ничего не придумала? Неужели это оказалось настолько трудно? Просто сказать «да». Для Сары это было бы так важно, а ей самой далось бы почти без усилий. Но она отвернулась, отнесла на кухню поднос, вымыла и вытерла чашки, а с ними и стакан из-под виноградной газировки. И все расставила по местам.
Молчание
Во время короткой переправы между Бакли-Бей и островом Денман Джулиет выбралась из машины и перешла на нос парома, обдуваемый летним бризом. Ее узнала стоявшая там женщина, и они разговорились. Люди нередко обращают внимание на Джулиет, спрашивают себя, где могли ее видеть, и порой вспоминают. Она работает на региональном телевидении: берет интервью у интересных людей, ведущих необычный образ жизни, и умело направляет беседы за круглым столом в программе «На злобу дня». Сейчас у нее короткая стрижка, максимально короткая, а волосы темно-каштановые, под цвет оправы очков. Ее нередко можно увидеть в черных брюках (как, например, сегодня), кремовой шелковой блузке и, реже, в черном пиджаке. Как сказала бы ее мать, у Джулиет «неординарная внешность».
– Прошу прощения. К вам, наверное, постоянно лезут с разговорами.
– Ничего страшного, – отвечает Джулиет. – Вот если бы я шла от зубного или что-то в этом духе…
Женщина эта – примерно ровесница Джулиет. Без макияжа, волосы длинные, черные, с проседью, джинсовая юбка в пол. Она живет на Денмане, и Джулиет спрашивает, что ей известно про «Центр духовного равновесия».
– Там сейчас находится моя дочь, – объясняет Джулиет. – Уже полгода. Не знаю, как правильно это назвать: община или курсы. Впервые за шесть месяцев мы с ней договорились о встрече.
– У нас несколько подобных мест, – отвечает женщина. – Растут, как грибы, потом исчезают. Ничего предосудительного, конечно, в этом нет. Они же обычно располагаются в лесах и отрезаны от населенных пунктов. Хотя, наверное, люди для этого и уходят в общину, правда ведь?
Она предполагает, что Джулиет соскучилась по дочери, и Джулиет подтверждает: да, очень.
– Я в некотором роде избалована. Ей двадцать лет, моей дочери, – в этом месяце исполнится двадцать один, но мы почти никогда не разлучались.
Женщина сообщает, что ее сыну тоже двадцать лет, одной дочери восемнадцать, младшей пятнадцать, и порой она готова приплатить, чтобы только они удалились в какую-нибудь общину, хоть поодиночке, хоть всем скопом.
Джулиет смеется:
– Понимаю. Но у меня она одна. Хотя, конечно, не поручусь, что через пару недель мне не захочется отправить ее обратно.
Такие вот любовные, но ворчливые материнские беседы даются ей без труда (Джулиет – мастерица на жизнеутверждающие реплики), но, по правде говоря, Пенелопа редко давала ей повод для недовольства, и, положа руку на сердце, Джулиет могла бы сказать, что без общения с дочерью ей трудно выдержать даже сутки, не говоря уже о шести месяцах. Летом Пенелопа подрабатывала горничной в Банффе, откуда выбиралась в туристские поездки: на автобусе – в Мексику, автостопом – в Ньюфаундленд. Но она всегда жила с Джулиет и никогда не исчезала на полгода.
Она – моя радость, могла бы сказать Джулиет. Хотя и не принадлежит к вечным оптимисткам, излучающим солнце и счастье. Надеюсь, я воспитала ее иначе. В ней есть достоинство и сострадание, а мудрости столько, что и за восемь десятков лет не наживешь. По природе она склонна к размышлениям, не разбрасывается, в отличие от меня. Немногословна, как ее отец. А еще она – создание ангельской красоты, похожа на мою маму: такая же светленькая, но не такая хрупкая. Сильная и благородная. Изваяна, можно сказать, как кариатида. Но я, вопреки расхожему мнению, ни капли ей не завидую. Все это время, что прошло без нее (и даже без единой весточки, поскольку «Духовное равновесие» запрещает письма и звонки), – все это время я жила как в пустыне, но, когда она вышла на связь, я сразу почувствовала себя пядью потрескавшейся земли, на которую в конце концов пролился щедрый дождь.