Беглянка (сборник)
Шрифт:
Но все впустую. Через какое-то время мир будто бы очистился от знакомых Пенелопы: от парней, которых она бросила, и от тех, которые бросили ее, от подружек, с которыми она сплетничала и, наверное, делилась своими тайнами. Она училась не в районной школе, а в частной школе-интернате для девочек «Торранс-Хаус», и ее близкие подруги – даже те, с кем она продолжала общаться и в колледже, – в большинстве своем приехали из других мест. С Аляски, из Принс-Джорджа, даже из Перу.
Письма не было и на Рождество. Но в июне пришла очередная открытка, в духе первой, без единого слова от руки. Джулиет глотнула вина, прежде чем ее вскрыть, а потом сразу выкинула. На нее порой накатывали судорожные рыдания, иногда начинался беспричинный озноб, но она выходила из этих состояний за счет мгновенных приступов ярости, расхаживая по квартире и стуча кулаком по ладони. Ярость была направлена против Матушки Шиптон, но потом образ этой женщины померк, и Джулиет в конце концов решила, что просто нашла в ее лице удобную мишень.
Все фотографии Пенелопы были изгнаны в ее спальню; за ними последовали пачки ее рисунков и набросков, сделанных еще до переезда из Уэйл-Бей, ее книги, а также европейская поршневая кофеварка на одну чашку – ее подарок Джулиет с первой летней зарплаты в «Макдоналдсе». Туда же отправились невразумительные вещицы, которые дарили ей для дома: крошечный пластмассовый вентилятор на присоске, заводной игрушечный трактор, сделанная из стеклянных бусин шторка на окно в ванной. Дверь в эту спальню теперь не открывалась, и через какое-то время мимо нее уже стало возможным проходить без содрогания.
Джулиет долго раздумывала, не выехать ли из этой квартиры, чтобы сменить обстановку. Но Кристе она сказала, что не сможет этого сделать, потому что у Пенелопы есть только этот адрес, а письма пересылают лишь в течение трех месяцев, по истечении которых дочь уже не сумеет ее разыскать.
– Тебя всегда можно найти на работе, – возразила Криста.
– Как знать, надолго ли я там задержусь? – сказала Джулиет. – Не иначе как она живет в общине, где связь с внешним миром запрещена. Там верховодит какой-нибудь гуру, который спит со всеми женщинами и отправляет их просить милостыню. Надо было мне в свое время определить ее в воскресную школу и научить молиться – тогда, наверное, такого бы не случилось. Да, в самом деле. Правда. В качестве прививки. Я пренебрегала ее духовностью. Так сказала Матушка Шиптон.
Когда Пенелопе только исполнилось тринадцать лет, школьная подружка из «Торранс-Хауса», которая собиралась с родителями в Британскую Колумбию, позвала с собой Пенелопу в национальный парк «Кутеней». Джулиет была только за. Пенелопа проучилась в «Торранс-Хаусе» всего год (ее приняли на льготных условиях, поскольку там когда-то преподавала ее мать), и Джулиет порадовалась, что дочка успела найти себе хорошую подругу и принята в ее семью. Порадовалась она и тому, что это будет поездка в кемпинг – привычное для многих детей времяпрепровождение, которого Джулиет в детстве не знала. Правда, она, рано закопавшись в книги, к этому и не стремилась, но с удовольствием отмечала, что Пенелопа растет более нормальной девочкой, чем когда-то она сама.
Эрик отнесся к их затее с подозрением. Он считал, что Пенелопа еще до этого не доросла. Ему не нравилось, что она уезжает с людьми, о которых он почти ничего не знает. Вдобавок она и без того училась в интернате, дома бывала редко, так зачем же еще более урезать семейное общение?
У Джулиет имелась и другая причина: ей попросту хотелось отправить куда-нибудь Пенелопу на первое время летних каникул, поскольку им с Эриком предстояло выяснить отношения. Добиться ясности, которой пока не было. И Джулиет не собиралась только ради дочери делать хорошую мину при плохой игре.
Эрик, со своей стороны, хотел бы замять все сложности, упрятать их подальше. На его взгляд, ровное обхождение могло загладить любой конфликт, а видимость любви позволяла выиграть время, пока, глядишь, не возродится сама любовь. И если у них пока только видимость – не беда. Эрик и этим довольствовался.
«Определенно, довольствовался», – в сердцах говорила себе Джулиет.
Ему как раз было на руку, чтобы Пенелопа оказалась дома, чтобы у них был повод прилично себя вести… чтобы у Джулиет был повод прилично себя вести – ведь это она, по его мнению, поднимала бучу.
Джулиет все выложила ему в открытую, создав тем самым новый источник взаимных обид и обвинений, потому что Эрик сильно скучал по дочери.
Их конфликт начался по банальной и старой как мир причине. Весной, в силу какой-то нелепой случайности (или, вероятно, по наивности, а то и по злому умыслу их давней соседки Айло, которая сохранила привязанность к покойной жене Эрика и недолюбливала Джулиет), Джулиет узнала, что Эрик переспал с Кристой. Криста давно стала ее близкой подругой, но еще раньше она была девушкой Эрика, его любовницей(хотя так уже никто и не говорил). Он бросил ее после того, как попросил Джулиет с ним съехаться. Насчет Кристы она была в курсе, но какие могли быть возражения, если тот роман начался, когда Джулиет с Эриком еще не были вместе. Она и не возражала. То, против чего она восстала, то, что, по словам Джулиет, ранило ее в самое сердце, случилось позже. (Но Эрик все равно повторял: сто лет назад.) Когда Пенелопе исполнился годик, Джулиет повезла ее в Онтарио. Собравшись к родителям. Навестить – она всегда на это упирала – свою умирающую мать. Пока она скучала вдалеке и любила Эрика всеми фибрами души (сейчас она уже сама в это верила), он просто вернулся к старым привычкам.
Сначала он признал один прошлый грешок (был пьян), но, когда она копнула глубже и слегка подпоила его, Эрик сказал, что, возможно, были и другие случаи.
Возможно? Даже не вспомнить? Столько, что и не перечесть?
Он вспомнил.
После этого Криста зашла к Джулиет и попыталась убедить, что у них с Эриком не было ничего серьезного. (Об этом постоянно твердил и сам Эрик.) Джулиет велела ей убираться и забыть дорогу в их дом. Криста сочла, что настало время съездить к брату в Калифорнию.
На самом-то деле Джулиет разозлилась на Кристу, скорее, для порядка. Она понимала: если муж пару раз покувыркался со старой кралей (крайне неудачный эпитет, неуклюжая попытка Эрика преуменьшить серьезность проблемы), это куда безобиднее, чем жаркие объятия с какой-нибудь новой пассией. К тому же злость на Эрика оказалась такой жгучей и безудержной, что сил винить кого-то другого почти не оставалось.
Джулиет заявляла, что он ее не любит, никогда не любил, глумился у нее за спиной на пару с Кристой. Что выставляет ее посмешищем перед всеми, например перед Айло (которая возненавидела ее с первого дня). Что он ее не ценит, растаптывает (или растоптал) ее любовь, постоянно врет. Близость для него ничего не значит, уж во всяком случае не столько, сколько значит (или значила) для нее – ему все равно с кем.
Только последнее обвинение носило сколько-нибудь правдивый характер, и когда Джулиет приходила в чувство, она это понимала. И все же одна крупица правды разрушила ее мир. Несуразность, но так уж вышло. И Эрик при всем желании не мог уяснить причину. Он не удивлялся ее протестам, скандалам, даже истерикам (хотя, например, Криста никогда бы себе такого не позволила), но почему это ее так убило, почему она сочла, что жизнь рухнула – из-за какой-то ерунды, случившейся двенадцать лет назад, – он понять не мог.