Беглянка (сборник)
Шрифт:
– Может, и в самом деле бесплатный, но идти за ним, похоже, нужно самим, – сказала она. – Вы не присмотрите за ребенком, пока я схожу?
– Я с ней не хочу сидеть, – сказал мальчик, не поднимая головы.
– Давайте я схожу, – вызвалась Джулиет.
Но в этот миг в вагон вошел официант с кофейной тележкой.
– Ну вот. Напрасно я беспокоилась, – сказала молодая мать. – Вы слышали, что это был т-р-у-п?
Джулиет помотала головой.
– Даже без пальто. Кто-то видел, как человек сошел с поезда и двинулся вперед, но никто же не знал, что у него на уме. Наверняка специально скрылся за поворотом, чтобы машинист заметил его в самый последний
Через несколько мест от молодой матери, на той же стороне от прохода, какой-то мужчина объявил: «Обратно идут», и соседи Джулиет сгрудились у окна. Малыш тоже вскочил и прижался носом к стеклу. Мать велела ему сесть.
– Раскрашивай. Старайся поаккуратней, а то все время за контуры вылезаешь. Я не могу смотреть, – обратилась она к Джулиет. – Мне от таких вещей дурно делается.
Джулиет подошла к окну. Она увидела кучку мужчин, бредущих назад, к полустанку. Некоторые сняли пальто и сложили поверх носилок, которые несли двое.
– Ничего не видно, – посетовал за спиной у Джулии какой-то пассажир, обращаясь к женщине, которая осталась сидеть. – Они его накрыли с головой.
Не все мужчины, что понуро брели к полустанку, были работниками пассажирской службы. Джулиет узнала среди них пассажира, еще совсем недавно сидевшего через проход от нее в панорамном вагоне.
Минут через десять-пятнадцать поезд тронулся. За поворотом ни с одной стороны, ни с другой не было видно следов крови. Но был затоптанный участок с набросанным лопатой снежным холмиком. У Джулиет за спиной опять заговорил тот же пассажир. Он сказал: «Вот здесь это случилось», еще немного посмотрел, выискивая что-нибудь новое, потом отвернулся и сел. Поезд не прибавил скорости, чтобы наверстать задержку, а, наоборот, плелся, казалось, еще медленнее прежнего. Не иначе как из скорби, а быть может, опасался того, что ждет впереди, за следующим поворотом. Через вагон прошел метрдотель, пригласил пассажиров первой смены к обеду, и мать с ребенком сразу направились в вагон-ресторан. Cледом потянулись другие, и Джулиет услышала, как одна пассажирка на ходу переспросила: «Неужели правда?»
Ее собеседница тихо ответила:
– Так она и сказала. Полно крови. Наверное, снизу как-то попала, когда поездом переехало…
– Не говори таких вещей.
Немного позже, когда хождения закончились и пассажиры первой смены уже обедали, мимо прошел все тот же человек – совсем недавно шагавший под снегом сосед Джулиет по панорамному вагону.
Она вскочила и поспешила за ним. В темном холодном тамбуре, когда пассажир уже собирался толкнуть тяжелую дверь, Джулиет сказала:
– Извините. Я должна у вас кое-что выяснить.
Тамбур наполнился внезапным грохотом, стуком тяжелых колес о рельсы.
– Что именно?
– Вы врач? Вы видели человека, который…
– Я не врач. В этом поезде врача нет. Но кое-какие познания в медицине имею.
– Какого он был возраста?
Мужчина посмотрел на нее с неизбывным терпением и определенным недовольством:
– Трудно сказать. Не юного.
– В синей рубашке? С крашеными золотисто-каштановыми волосами?
Он покачал головой, но это был не ответ, а отказ отвечать.
– Вы его знали? – спросил он. – Если да, нужно сообщить проводнику.
– Я его не знала.
– Тогда прошу меня извинить. – Он толчком распахнул дверь и двинулся дальше.
Естественно. Решил, что она лопается от мерзкого любопытства, как остальные.
Полно крови. Вот что, если уж на то пошло, было по-настоящему мерзко.
Она никогда не сможет никому поведать об этом недоразумении, об этой кошмарной иронии судьбы. Такой разговор все сочтут верхом непристойности и бездушия. А то, что находилось на другом конце этой истории, – изувеченное тело самоубийцы – в рассказе будет выглядеть ненамного более отталкивающим и страшным, чем ее менструальная кровь.
Никогда никому не расскажет. (На самом деле несколько лет спустя рассказала – одной женщине по имени Криста – пока еще незнакомой.)
Но очень хотелось с кем-нибудь поделиться. Она достала тетрадь в линейку и начала строчить письмо родителям.
Не успели мы доехать до границы Манитобы, как многие пассажиры начали сетовать на однообразие пейзажа, но даже они не смогут утверждать, что эта поездка лишена драматизма. Утром мы остановились на каком-то затерянном в северных лесах полустанке, выкрашенном в унылый железнодорожно-красный цвет. Сидя в Панорамном Вагоне, в хвосте поезда, я умирала от холода, потому что там экономят на отоплении (идея, видимо, в том, что живописные виды отвлекут внимание от неудобств), но возвращаться за свитером поленилась. Стоянка продолжалась минут десять-пятнадцать, затем мы продолжили путь, я наблюдала, как голова поезда скрывается за поворотом, и вдруг – какой-то жуткий Глухой Удар…
У них с отцом и матерью было заведено приносить в дом занятные истории. Для этого требовалось тщательно выверять не только факты, но и свое положение в мире. По крайней мере, к такому выводу Джулиет пришла еще школьницей. В своих рассказах она представала снисходительной, неуязвимой наблюдательницей. А теперь, когда она жила вдали от дома, эта поза сделалась привычной, почти обязательной. Но как только Джулиет вывела «Глухой Удар», она поняла, что продолжать не может. Не может продолжать в своей обычной манере.
Попробовала смотреть в окно, однако пейзаж, состоящий из прежних стихий, переменился. Они не проехали и сотни миль, а климат, похоже, стал теплее. Озера только у берегов, но не сплошь подернулись льдом. От черной воды, от черных скал под суровым небом исходил мрак. Это ей вскоре наскучило, она взялась за Доддса и открыла наугад – все равно он был уже проштудирован вдоль и поперек. Через каждые несколько страниц ее встречала вакханалия подчеркиваний. Правда, обратившись к выделенным отрывкам, она сочла те места, которые столь жадно впитывала, туманными и бессистемными.
…То, что ограниченному взору живущих видится как действие злых сил, более глубокая интуиция умерших воспринимает как аспект космической справедливости [6] .
Книга выскользнула у нее из рук, веки смежились, и вот Джулиет уже зашагала с какими-то девочками (ученицами?) по ледяной глади озера. При каждом шаге под ногами появлялась пятиконечная трещина, изумительно ровная, и вскоре лед сделался похожим на кафельный пол. Девочки спросили, как называется этот рисунок, и она с уверенностью сказала: пятистопный ямб. А они засмеялись, и от их смеха трещины стали увеличиваться. Тогда она поняла свою ошибку и догадалась, что спасти их может лишь точное слово, но не сумела его вспомнить.
6
Доддс Э. Р. Греки и иррациональное / Пер. С. В. Пахомова. СПб.: Алетейя, 2000. С. 66.