Беглые взгляды
Шрифт:
Спуску на повозке с грузинской горы Казбек Розанов (С. 41) явно придает значение имаготипа будущего, прозрачно намекая на перевернутость гоголевского образа России в виде летящей вверх тройки. Взлету России в небо он противопоставляет спуск в низины Азии. Перевернутость мира явствует из того обстоятельства, что кавказский Терек течет иначе, чем русские реки: не внизу, а наверху:
Это — спуск в Азию; змеиная нить шоссе перед станцией Млеты. Вы на вершине Кавказа, т. е. сейчас перед вами вдруг открывается воздушная перспектива вниз — та именно главная красота гор, которой недоставало ранее при вечных поворотах Терской долины. И внизу, на головокружительной высоте, на дне страшной продольной пропасти, бежит пенистая лента Арагвы. Арагва — чиста, в отличие от большинства горных рек, без сомнения, по причине кремнистого русла (С. 40 и след.).
Однако спуск воспринимается как длящееся, долгое счастье, как фаустовское счастливое мгновение, явная эмблема вневременной Азии. К этому длительному ощущению счастья добавляется примесь футуризма [180] : заданная большая скорость
Быстрое движение экипажа; что-то веселое, какое-то счастье, но которое растягивается на часы; бездна воздуха; стремнины сзади, все возрастающие по мере того, как бегут минуты, — а главное, главное: стремнина вниз, сейчас же обок с колесами экипажа, на тысячи футов (С. 41).
180
Интерес Розанова к русскому футуризму, в частности к Хлебникову и Маяковскому, недоказуем на основе уже опубликованных сочинений, однако находит подтверждение в его поздних неопубликованных произведениях.
Ощущение счастья от головокружительного спуска придает движению характер воздушного полета — формы путешествия, которая в этот период еще колеблется между утопией Жюля Верна и ранними попытками описания передвижения по воздуху. В то время как начиная с 1909 года соответствующие путевые записки прославляют освобождающее движение в высоту и в будущее [181] , путешественник Розанова превозносит хронотоп «спуска» в прошлое. В смысле пространственно-временной конфигурации передовая позиция здесь принадлежит спирали, которая отличается от гегелевской «стрелы времени» и соединяет циклическую временную фигуру с вертикальным пространственным движением [182] . Отсутствие строгости, жесткости, суровости как имаготипа европейского начала при помощи риторической фигуры литоты утверждает «кроткое» [183] , образный тип азиатского. При этом Розанов не принимает близко к сердцу жестокость укоренившихся и в России азиатских стереотипов (например, татаро-монгольских). Он вписывает своеобразный путевой отчет в текст конфронтации Азии и Европы:
181
Ср.: Ingold Felix Philipp.Literatur und Aviatik. Europ"aische Flugdichtung 1909–1927. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1992.
182
Она становится господствующей фигурой авангарда и обнаруживается, в частности, в «Памятнике Третьему Интернационалу» В. Татлина.
183
Ср. одноименную розановскую контрфактуру рассказа Достоевского «Кроткая», монолог мужеубийцы в «Апокалипсисе нашего времени» ( Розанов В.О себе и жизни своей. С. 592). В то время как рассказчик от первого лица у Достоевского жесточайшим образом порвал со своей женой, повествователь в миниатюре Розанова объявляет девушке, распевающей песни, что не сможет покинуть ее даже тогда, когда «мир пройдет», ибо не он — «мы проходим».
Все это сообщает езде характер воздушного движения, как бы вы чертите по каменной стене и соскальзываете почти по спирали книзу. Ничего сурового; да и не нужно сурового; вы так радостно приветствуете Азию; новая часть света, наконец — не Европа (С. 41).
Но затем подчеркивается различие между животным миром и транспортными средствами, которое отмечает границу между Азией и Европой. Верблюд — экзотическое животное и одновременно порабощенная природа. Однако все предстает как новый свет, не как новый свет для Западной Европы — на Западе, но для Восточной Европы: на Востоке! [184]
184
Розанов читает определение figura etymologicaэкзистенциально, даже почти экзистенциалистично: будущее восхода/Востока лежит в восходе/Востоке.
Граница между природой и культурой, что характерно для манеры Розанова, кажется путешественнику неопределенной. Он не может определить: верблюд — дикое существо или убежавшее домашнее животное? Бесцельное передвижение животного, по кантовской формуле «в себе и для себя», становится здесь символом бега [185] . Он заранее обнаруживает на горизонте розановской эстетизации познания само-целесообразность, авто-поэзию искусства авангарда. Прекрасный бег — мотив для этического импульса, как если бы Розанов захотел дать девиз формальной школе и Пражскому структурализму:
185
Ср. стих. В. Маяковского «Наш бог бег» из «Нашего марша» ( Маяковский В.Полн. собр. соч. М.: Художественная литература, 1939. Т. 2. С. 23).
Уже завтра, наутре, я увидел верблюда, бегущего по дороге — так, an und f"ur sich,«в себе и для себя» бегущего. Боже, я выпустил бы на свободу всех запряженных верблюдов, по крайней мере всех из Зоологического сада: так этот один был хорош. Кондуктор ослабил впечатление, сказав, что это станционный, сбежавший верблюд; но он бежал легко, как-то выгибая ноги, то вытягивая, то сокращая шею — и эти странные горбы! Встречные арбы тянулись уже буйволами: сжатая голова, прижатые к ней рога — книзу, а не
Верблюд, которого он с удовольствием отпустил бы на волю [186] , становится удивительным как чудо света, и кавказская двухколесная арба обретает эстетическую привлекательность нового. Вновь юг становится «новым светом», как для русских Сибирь, а для американцев Дикий Запад. По сути дела, Розанов считает Россию северной страной [187] , чем он в 1909 году даже пытался объяснить психологию террора через воздействие на литературу и посредством литературы:
186
Ср. легенду о том, как Ницше в Турине обнимал лошадь ( Ross Werner.Der "angstliche Adler. M"unchen: Dt. Taschenbuch-Verlag, 1997/1998. S. 784).
187
К вопросу о самоидентификации русских в качестве северян см.: Boele Otto.The North in Russian Romantic Literature (= Studies in Slavic Poetics and Literature, 26). Amsterdam: Rodopi, 1996.
Наш северный, холодный, промозглый туман. В конце концов на самую литературу нашу действует этот ужасный север, скудо-солнечность, короткость дня зимой… Сырость, тьма, холод, пески, сосна… Бррр… [188]
По сравнению с этим из характеристик, которые давали немцам иностранцы (да и сами немцы), весьма мало привлекателен не очень оригинальный топос «чистота», приводимый Розановым в очерке «Федосеевцы в Риге», где он сообщает, что люди на рынке показались ему необыкновенно чистыми [189] . Заимствования из учения об искусстве Л. Толстого заметны и там, где Розанов переводит эстетическую модель «заражения» в тезис, что на Востоке якобы можно подхватить инфекцию, а в немецкой среде этого не происходит. От немцев же (в смысле культуры) можно и должно «перенимать» [190] . Присвоение собственности относится к правовой претензии и таким образом область гигиены (чистоты) заменяется областью обладания [191] .
188
Розанов В. Опсихологии терроризма // Розанов В. Собр. соч. Т. 7: Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. М.: Республика, 1996. С. 546–549. Здесь с. 548.
189
О розановском образе Германии см.: Gr"ubel Rainer.Zauber und Abwehr. Vasilij Rozanovs ambivalente Deutschlandbilder // Traum und Trauma. Russen und Deutsche im 20. Jahrhundert / Hg. Dagmar Herrmann / Astrid Volpert. M"unchen: Fink, 1993. S. 60–115.
190
Розанов В.Федосеевцы в Риге /Розанов В. Иная земля, иное небо. С. 47.
191
Следует отметить подчеркнуто позитивную характеристику воздействия усвоенных форм поведения, названных «немецкими».
Второй пример, который Розанов показательно поместил в том «Во дворе язычников», снова ставит с ног на голову изображение гоголевской тройки в конце «Мертвых душ»: не вверх устремляется она, как у Гоголя, но совершенно определенно вниз, в головокружительную бездну. В 1909 году, в год памяти Гоголя, через несколько месяцев после поездки в Москву на открытие памятника писателю, Розанов пишет свои воспоминания о поездке семилетней давности из Севастополя в Феодосию под характерным названием «Язычество в христианстве» [192] :
192
Розанов В.Язычество в христианстве // Новое время. 1909. 20.1.
[…] я спускалсяв легонькой крымской пролетке с высотыТаврического хребта к Черному морю: кто испытывал, знает, до чего этот спуск,т. е. самое движение экипажа, какое-то быстрое и легкое, приятен. Крымские горы, которые по карте и географии совсем невелики и представляются шуткою, в физическом ощущении огромны, колоссальны. Несколько часов, полдня, все летишь внизи вниз, — и никак не долетишь до дна,до берега моря. Над головой вертикальная стена, под ногами пропасть: дорога, превосходно сделанная, но узкая, лепится по уступам этих стремнин, перебегая от одного уступа к другому, нижайшему.Она как-то вьется между ними, и, должно быть, много потрудились гг. инженеры, пробивая ее, — к общему удовольствию. Я люблю эту государственную культуру: работал Иванов, а пользуюсь я, Василий, даже и не зная его имени. Но всегда хочется сказать «спасибо» этому Неведомому «Иванову», на добросовестности труда которого основывается безопасность и, наконец, удивительный комфорт моей езды [193]
193
Розанов В.Язычество в христианстве // Розанов В. Собр. соч. М.: Республика, 1999. Т. 10: Во дворе язычников. С. 389–398. Здесь: с. 38.