Беглые взгляды
Шрифт:
При внимательном наблюдении, путешественник может различить разные лица города, однако гетерогенность больших городов, многократно тематизируемая в исследовательской литературе в связи с дискурсом метрополии [744] , представлена в текстах Кольцова и Эренбурга не как многослойность, а как некий поверхностный феномен, маскирующий простую социальную дифференциацию города: каждому из описываемых районов города придается определенное идеологическое значение. Богатым кварталам с их фальшивым блеском и бессмысленной суетой противопоставляется, с одной стороны, бедность рабочих кварталов, а с другой — «неподдельное» веселье улиц, на которых народ проводит свой досуг. Старый город символизирует историческую традицию, новый город — европейское влияние, технику и цивилизацию, а наполненная бастующими матросами гавань Малаги воплощает (у Эренбурга) еще предстоящее открытие Испании навстречу новому миру, который будет создан революцией [745] .
744
Ср.: F"ahnders Waller / Plath Nils / Zahn Inka.Einleitung с многочисленными дальнейшими указаниями.
745
Ср.: Кольцов М.Испанская весна. С. 310–316, 331 и след.
Несмотря на такую «многослойность» или, вернее, «многогранность», каждый город сохраняет определенную идеологическую доминанту. В то время как Мадрид с его высотными домами и современными отелями
746
Ср.: Там же. С. 310 и след.
747
Кольцов М.Испанская весна. С. 333 и след.
Барселона — это только провинция Европы, провинция, от которой достаточно далеко до подлинного центра.[…] Блеск Пласа дель Каталунья, сутолока Рамбли, шарманки и певцы Параллели создали легенду о мнимой веселости Барселоны… На самом деле Барселона вдоволь трагична. Ее веселость сбивается на воскресные прыжки заводных игрушек, которые можно наблюдать в любом европейском городе… Барселона — это разведка Испании: страна — добродушная, ленивая и бедная — решила заглянуть в чужой мир и в новый век. Это ее передовой пост: в нем немного больше товаров и немного меньше сердечности. Здесь уже незачем философствовать, здесь надо организовывать ячейки и делить план города на столько-то боевых участков: это наш, двадцатый век [748] .
748
Эренбург И.Испания. С. 182–183.
Идея воплощения социальной утопии на развалинах старой культуры вызывает у Эренбурга двойственные чувства. Как советский писатель, он осознает необходимость этого процесса и в то же время ощутимо сожалеет о ней. Та же раздвоенность наблюдается и в его личной ситуации, в долгой полуофициальной ссылке, во время которой он явно не мог сделать окончательного выбора между Россией и Европой [749] .
И хотя «цивилизованная» Европа не кажется ему альтернативой советской модели, но именно очерки об Испании выдают сильную тягу к «другому», и это отличает их от однозначно «экспансивных» текстов других советских авторов и сближает с текстами «экзотизма» [750] . У Эренбурга Испания представляется как страна на краю Европы, еще не полностью проникнутая цивилизацией и сохранившая изначальную самобытность. Этот мотив особенно сильно проявляется в описаниях испанского национального характера, доминантой которого объявляется «человечность». При изображении Испании Эренбург работает с национальными стереотипами, при этом некоторые из них он использует в качестве примеров поверхностного, ложного образа страны, чтобы затем самому создать ее — столь же стереотипный — «истинный» образ. Так, Кармен становится для него символом «ложной», а Дон Кихот — «настоящей» Испании [751] . Никулин выстраивает свой стереотип «романтического» при помощи чисто внешних атрибутов, и в то же время определенные свойства характера объявляет «истинно испанскими» и создает на их основе новый стереотип испанца. Эренбург, в отличие от него, применяет стереотипы всех видов и уровней при характеристике как «ложной», так и «истинной» Испании, что усложняет выявление закономерностей отклонения одних и признания других стереотипов. Эренбург-очеркист следует тому же самому принципу, которого, по Флейшеру, вынужден придерживаться исследователь стереотипов, и на основании «семантического пространства своего культурного проявления» решает, что является стереотипом, а что нет. При этом случается, что одно и то же явление в одном контексте классифицируется как авто- или гетеростереотип, а в другом — как «истинно и глубоко испанское» [752] .
749
Подробнее об этом см.: Margulis Natalia.«Unsere Heimat ist jetzt Madrid…» Der Spanische B"urgerkrieg in der Literatur des russischen Exils // Exklusion: Chronotopoi der Ausgrenzung in der russischen und polnischen Kultur des 20. Jahrhunderts / Hg. Wolfgang S. Kissel / Franziska Thun-Hohenstein. M"unchen: Sagner, 2006. S. 111–136.
750
Ср.: Parr Rolf.Exotik, Kultur, Struktur. Tangenten dreier Perspektiven bei Claude L'evi-Strauss // KultuRRevolution 12.32/33. Essen: Klartext, 1995. S. 22–28. Hier S. 22: Минимальная дефиниция характеризует «экзотизм» как дискурс, в котором «экзотически-чужое» служит в качестве фона для проекции собственных представлений, желаний и фантазий. Конструктивной является при этом пространственно-временная ось: «прежде/теперь» или «там/здесь», парадигматически быстро развивающаяся в бинарные оппозиции «дикий/цивилизованный», «хороший/плохой» и «женский/мужской».
751
Еще один пример стереотипного восприятия Испании Эренбургом: «Рядом с французами испанцы кажутся первобытными, несмотря на всю пышность их истории […] Это, конечно, не дети, но это люди, не духи в брюках и не манекены из „Галери Лафайет“. Я настаиваю на цельности материала. Это можно проследить на природе: здесь горы — горы, степи — степи. Это можно увидеть и за обеденным столом: испанская кухня гордится не столько искусством обработки, сколько добросовестностью продуктов: девственно белый хлеб, густое вино, ягненок, рыба […] человек здесь слишком человек» ( Эренбург И.Испания. С. 171).
752
Так, например, следующее высказывание противоречит многократно встречавшимся у Эренбурга пассажам об испанском рыцарстве: «В Бадахосе, когда в казино входит дама, почтенные посетители встают: это народ рыцарей. В Бадахосе, как и в других городах Испании, рыцари дома от поры до времени лупят своих дам: и галантность и побои равно входят в быт» (Там же. С. 13).
Таким образом, у Эренбурга (в отличие от Никулина) национальная компонента сильно выражена и позитивно оценена, ибо ее носителем является простой народ. Буржуазия, напротив, предстает чуждой народу и потому «не истинно испанской». Национальная компонента у Эренбурга сохраняет свое значение и позднее.
Кольцов же, напротив, подобно Никулину и в отличие от Эренбурга, выступает за преодоление национального. Национальные признаки служат для характеристики классового врага или обозначают особенности, от которых испанский народ должен отказаться в процессе своего революционного развития (например, от «типично испанского лицемерия» [753] ). Положительные изображения Испании базируются, опять-таки как у Никулина, на идеологических особенностях или же внешних приметах, являющихся их идеологическим выражением; при этом утверждается сходство испанцев с советскими людьми [754] . Существенное отличие от денационализированных изображений Никулина состоит в том, что Кольцов подчеркивает это сходство частыми обращениями к русским именам и названиям, то есть переносит русские диалектизмы на изображаемую испанскую действительность:
753
Кольцов М.Испанская весна. С. 323: «Немецкий рабочий туговат
754
Самый положительный герой кольцовского очерка, коммунистический агитатор из Севильи, не имеет никаких национальных черт и почти полностью деперсонализирован (ср.: Кларк К.Положительный герой как вербальная икона. С. 571): «Смуглый молодой человек, или просто парень, или даже парнишка. Есть такие вневозрастные облики у людей» ( Кольцов М.Испанская весна. С. 337). Его образ состоит из признаков, входящих в каталог качеств революционера в социалистическом реализме: улыбка, быстро сходящая с серьезного лица, когда речь идет «о деле», ясное революционное мышление, мужественность и пылкость (Там же. С. 337–345).
Девушка в углу читает вполголоса газету. Такая знакомая и понятная, совсем советская чернявая дивчина в комсомольской майке. Посади ее в Бобруйске на вокзале, никто не усомнится, многие подойдут и спросят: «Товарищ, где тут красный уголок?» Испанская дивчина читает о том, что в Сан-Себастьяне гардиа-сивиль стреляла в беззащитную толпу женщин и ребят, пришедшую просить за арестованных забастовщиков [755] .
Идеологически «свое» обозначается здесь южнорусским словом «дивчина», идеологически «чужое» — иностранным словосочетанием «гардиа-сивиль». С помощью такого приема «национализируются» идеологические особенности и явления, причем «плохие» признаки «испанизируются», а «хорошие» — «русифицируются». Новое интернациональное общество будущего сильно отмечено чертами советского общества, что вскрывает колониальный характер кольцовского дискурса.
755
Там же. С. 316.
Итак, темы и приемы «классического» путевого очерка (описания городов, пейзажей, дороги, характеристики местных жителей, с одной стороны, и формальные признаки этих описаний и характеристик — с другой) наполняются в политических очерках Кольцова и Эренбурга новым идеологическим содержанием и подчиняются пропагандистской функции. Это содержание и его интерпретация в значительной мере идентичны у обоих авторов и соответствуют шкале ценностей советской социалистической идеологии. Различие состоит в восприятии национального, которое у Кольцова однозначно негативно, а у Эренбурга описывается с ностальгической нотой, что придает его текстам элемент «экзотизма». Оба автора прибегают к стереотипизации. При этом Эренбург работает по преимуществу с национальными стереотипами, некоторые из них развенчивает, а другие использует при создании своего образа Испании. Решения в пользу той или иной трактовки стереотипа Эренбург принимает, по-видимому, интуитивно. Кольцов использует национальные стереотипы только в негативных характеристиках, в то время как при создании положительных образов обращается к стереотипам советской литературы, которые иногда «русифицирует».
Во время Гражданской войны в Испании и Кольцов, и Эренбург находились там по поручению советской прессы и писали военные очерки, уже не имевшие с литературой путешествий практически ничего общего [756] . Отчасти это объяснялось сменой функций и перспектив: все реалии страны рассматривались и расценивались теперь с точки зрения военных действий, как отчетливо показывают два следующих описания дороги и местности:
756
Кольцов собрал свои очерки в 1938 году в «Испанский дневник». Первое развернутое собрание очерков Эренбурга появилось только в 1986 году под названием «Испанские репортажи».
1. От Навольмораля по шоссе до Мадрида — 179 километров […]. Линия эта и параллельная ей Мерида — Наваэрмоса-Толедо-Хетафе служат естественными проходами к Мадриду между горными хребтами по долине реки Тахо. Узловым препятствием служит здесь только Талавера, в самом узком месте долины. За Талаверой и до самого Мадрида ровная полоса достигает ширины в пятьдесят-шестьдесят километров и позволяет армии ровно катиться к столице, не наталкиваясь ни на какие естественные рубежи [757] .
2. Небо тысяча девятьсот тридцать седьмого года раскрывается в своей парадной, сверкающей красоте. Оно прославлено, это мадридское небо; удивительное по своей прозрачности, огромной светосиле, оно дает почти вещественное, пластическое ощущение своей глубины. […] Это небо восхваляли гимнами красок Веласкез и Рибера […]. Теперь его ненавидят. […] Теперь лучше всего, когда великолепное мадридское небо занавешено грязным брезентом зимних туч […], потому что в дождь фашисты не бомбят. Но тучи редко застилают здешнее небо. Оно лучезарно и смертоносно [758] .
757
Кольцов М.Испанский дневник. М.: Советский писатель, 1957. С. 72 и след. Далее — Кольцов М.Испанский дневник.
758
Там же. С. 373 и след.
С другой стороны, на форму очерков повлияло вызванное изменившейся политической ситуацией новое понимание роли и задачи автора. Если в 1931 году советские писатели описывали страну, обычаи и политические события как внешние, хотя и необъективные наблюдатели, то теперь они выступали в качестве представителей советского народа — сильного друга, пришедшего в Испанию во всеоружии «правильной» идеологии и революционного опыта, чтобы помочь ей победить в войне.
У Эренбурга эта смена перспективы приводит к тому, что экзотический момент его очерков начинает все больше отходить на задний план, а их конфликтный потенциал, наоборот, проявляется все сильнее: в это время и в этом мире, в этой ужасной войне против опасного и коварного врага — фашистской Германии — исконная человечность испанцев становится для них роковой. С точки зрения советского наблюдателя, испанцы слишком легковерны и легкомысленны, слишком благородны и снисходительны по отношению к врагу: «Как же их бомбить? Там женщины…» [759] ; «…трудно понять военную карту Испании, не зная исконной беззаботности ее народа» [760] . В ходе войны испанцы должны были научиться стать дисциплинированными и обуздывать свои чувства, что в идеологической плоскости часто представляется как переход от анархизма к коммунизму [761] . Русские товарищи помогают им в этом развитии. Таким образом, получается, что рассказчик как представитель «своего» на этот раз выступает в роли носителя цивилизации с ее стремлением к контролю, направленной против исконной испанской самобытности, по которой он сам же испытывает ностальгию [762] .
759
Эренбург И.Испанские репортажи. М.: Издательство Агентства печати «Новости», 1986. С. 179. Далее — Эренбург И.Испанские репортажи.
760
Там же. С. 131 и след.
761
Ср.: Эренбург И.Испанские репортажи. С. 42, 179.
762
Подробнее об этом см.: Margulis Natalia.«Wieso ein Deutscher — ein Spanier ist er!» Nationale Stereotype und ideologische Bilder in Beispielen der russischen Literatur zum Spanischen B"urgerkrieg 1936–1939 // Stereotyp und Geschichtsmythos in Kunst und Sprache. Die Kultur Ostraitteleuropas in Beitr"agen zur Potsdamer Tagung, 16.-18. Januar 2003 (Vergleichende Studienzuden Slavischen Sprachen und Literaturen. Bd. 11) / Hg. Katrin Berwanger / Peter Kosta. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2005. S. 333–352.