Беглый огонь

Катериничев Петр

Старый служака решил разжимать проще и вернее: отошел, вернулся с открытой бутылкой и стаканом, налил полный:

– Вижу, я переборщил малость, ты парень хоть и хват, но не злобный. Вот отморозков, тех ненавижу, – и уставился на меня «ласково»-немигающим взглядом. – Ты ведь не такой?

Я испуганно замотал головой.

– Во-от. Не обижайся шибко на старика, на-ка, глотни.

Ввиду надлома мне полагалось «послабление режима»: дедок поколдовал над узлами и высвободил одну руку, впрочем привязав веревку накрепко к стулу так, что не особенно и порыпаешься. Особливо ежели учесть, что и стул был сработан мастером вроде ильфовского

Гамбса: на века. Да и в голове у меня шумело изрядно, надеяться на верность руки с этим тиранозавром не приходилось: при всем убеждении, что я Альфонс Куркулевич, ухи держит востро, и стоит мне рыпнуться, накидает тумаков. И легенду тихого и незлобивого, хотя и алчного, спалю начисто. Нет, от верного удара я не откажусь, если подставится, но… Рассчитывать на это особливо не приходится; что ж, продолжим метать подкидного.

Стакан я выпростал единым духом, поморщился (водка опалила разбитые губы), закашлялся, пошмыгал носом, утих на минуту, поерзал задницей на лишенном обивки антиквариате. Жаль, что бриллиантов здесь в свое время не оказалось, а то бы дед-налетчик уже оттягивался вовсю с нимфетками в злачном райцентре Полканово или, напротив, догнивал безымянным покойником под дерном в ближайшем лесочке с прободением в затылочной части черепа. Хотя – вряд ли: дед умен. Пора повысить его в воображаемом звании из прапора до капитана.

Ну а дальше – я начал ныть. В классическом стиле: «за что боролись?!» Клеймил все: начиная от тогдашнего Меченого и нонешнего старого харизматика и гаранта и заканчивая осточертевшей толстомясостью жены, убойной тупостью тещи, пьяными надрывами тестя, двухкомнатной в хрущобке и прочими скудостями расейского бытия. А в свои «давно за тридцать» – жить хочу по-людски, вот и пошел робин-гудовой дорожкой выставления торговых бабцов.

Бедовый дедок слушал нетрезвые откровения моего персонажа, как и положено, с заинтересованным участием. Кивал сочувственно, влил еще с полстакана, поднес папироску. Я курил нервно, сопел истерически, а в голове болталась нетленная строчка неизвестного поэта-песенника из студенческой жизни и сопутствующей ей психушки:

Мне все равно, что с кляпом, что без кляпа,лишь бы только руки развязал!Потому что сволочь Римский Папаапельсины с тумбочки украл!

Но руки он мне развязывать вовсе не собирался. А я, как и положено захмелевшему от водочки на суточный «тощак», сопли пускал уже совсем вяло, стал немного навязчив и запанибрата, и сам подвел к денюжкам:

– Мне что они, легко достаются? Нет, ты скажи, Игнатьич, легко?

– Денег всегда меньше, чем людишек, которые их хотят, – философически отозвался матерый пес канувшей империи.

– Там… Там целая пачка… Здоровая… Бумажки по сотке… – продолжал причитать я. – Может, поделим, а? – с надеждой лоха-профессионала вопросил мой персонаж.

– По справедливости, это не значит поровну, – умело подыграл дедок.

– Ну. Мне бы штуки полторы-две, и я бы ушел себе.

– Перечтем, тогда и разговор будет.

Игнатьич на миг потерял над собой контроль и глянул на моего персонажа таким взглядом, что и человеку непредвзятому мигом бы открылась его скорая печальная участь.

Я же продолжал играть. Обмяк, оплыл телом совершенно, как пластилиновый болванчик. Алкоголь делал свое дело: невзирая на жуткую гнусность ситуации, в голове снова заболталась мелодийка самого лирического свойства: «Я леплю из пластелина, пластелин нежней, чем глина…»

Похоже, я даже забормотал слова вслух.

– Ты вот что, паря, погодь вырубаться. Где мошну-то заныкал?

– Там… – вяло обозначил я рукой пространство неба.

– Где – там?! – озлился Игнатьич.

Мой персонаж должен был убояться; я и испугался, но не шибко: пьянехонек был, извинительное дело.

– Только ты не обмани… – пролепетал я. – Поделись.

– Поделюсь. По справедливости. По-братски.

Я обреченно мотнул головой вниз, как распряженный мерин, что должно было означать и согласие и – а пошли вы все!..

– Под потолком… За стропилой… Слева… – тяжко дыша, по частям выдал я.

Дедок замолк, быстро оценивая информацию, что-то смекая и прикидывая:

– Востер. Там денюжки до морковкина заговенья пролежат, ежели не сопреют. Востер. На-ка, хлебни.

Передо мной был полнехонький стакан водки. Я поморщился было, пытался отстранить, потом ухватил-таки емкость.

– Нут-ка, залпом! – предложил-скомандовал он.

Вытаращив глаза, как поднятый из марианских впадин глубоководный окунь, в пять глотков опростал стакан. К моей радости, дедок плеснул и себе половинку, выпил, выдохнул медленно, заместо закуси. Покумекал что-то себе, вытащил из кармана пласт транквилизаторов…

Ну вот вы и приплыли, моряк-подводник Дронов… Как в песне: «Гуд-бай, Америка, о-о-о-о… Где не буду никогда-а-а…» Если он скормит мне все двадцать таблеток, то карта моя будет бита по всей промокашке военных действий. Копыта, может, и не отброшу, но отключусь качественно и надолго: дед-террорист успеет пошуровать в схроне, вернуться, преспокойно погрузить мое бесчувственное тело в багажник машины или в коляску мотоцикла, и – дальше возможны вариации, но исход один: летальный.

Самое противное, что ему не придется мне ни юшку пускать, ни давить могучими руками: если не поленится, выкопает ямку поглубже да закопает как есть – вот вам и естественная кончина налицо! На какую-то долю секунды мне показалось, что я уже там, в черной холодной яме, – и вмиг обильная испарина оросила истерзанный беззакусочным краткосрочным алкоголизмом органон: все, что на мне было, промокло насквозь враз…

– А ты хлюпик, я погляжу… – молвил старинушка и застыл в задумчивости. Покормить меня «колесами» – возьму и, чего доброго, в «ящик сыграю» до выяснения. «Жадину-говядину» дедку я качественно скормил, такой индивид вполне мог даже в пьяном опупении про казну наврать напрочь. И заныкать ее в другом непристойном месте, к примеру в дупло подходящее уронить. Нет, на девяносто процентов он уверен, что расколол клиента, аки казак комиссара, до седла, но оставшие десять процентух свербят, мля…

Решился. Вылил остатки водки в тот же стакан, поднес своей рукой ко рту, сказал глухо:

– Пей!

– М-м-м… – замотал я бессмысленно головой.

– Пей, сказал!

Кое-как, безо всякого наигрыша, открыл я слипшиеся глазенки, выпил, икнул, бессильно свесил голову и тяжко засопел. Дед-диверсант прикрутил мне вторую ру-ку, подумал, сунул под язык какую-то таблетку, в коей я уверенно опознал валидол – заботливый, сука! – быстрым движением поднял голову за подбородок и с размаху влепил пощечину.