Беглый огонь
Шрифт:
Дедок решил тем временем: клиент дозрел. Досмолил сложносочиненную цигарку, аккуратно положил папиросный окурок в керамическую пепельничку, произнес тихонько:
– Я, друг ситный, ночами сплю совсем мало: возраст, воспоминания. Да и обида на жизнь нет-нет да и куснет. Мои шестьдесят два и не годы вроде еще, того хочется, этого… Женился я дважды, да чтой-то мне бабы дебелые попадались, оттого ни детишек, ни хором каменных. Седины хоть отбавляй, а ни красы, ни состояния. А девку какую за попку подержать порой ох как потягивает… Да и коньячком скуку залить, не все ж «сучком» пробавляться. С девками ноне оно и просто, если деньги хрустят. А вот их как раз и нету: всю жизнь на службе Отечеству, и что? На все про все – пенсион в четыре сотни да полторы – за службу ночным горшком.
– То-то ты самосад ядреный палишь, болезный… – съязвил я. – Аж слезу шибает.
– А ты не умничай сильно, не в том ты положении, чтобы умничать. Приметливый? Вот и я такой. А потому разглядел, как ты перво-наперво в сортир подался да чегой-то там егозил. А чего тебе туда лазить? Верно, ховал краденое. – Дедок хмыкнул: – Сторожкий ты хлопчик, ан не устерегся. – Помолчал, глядя в пол. – Вот и давай, соколик, делись, пока я за вьетнамские штучки-дрючки не принялся: те косоглазые, как пленных заберут, над одним куражат, остальные смотрят да тихо так под себя писают. А потом выкладывают и то, что знали, и то, чего не ведали.
– А потом всех во едину ямку, так? Безо всяких там женевских конвенций?
Старче ничего не ответил, а начал неспешно разминать очередную духовитую папироску. Держит паузу, задрот-психолог, ходить ему конем!
Голова малость прояснилась. Старичок оказался прос-то-напросто гопстопничком, удачливым, нужно признать. И очень похоже, я у него не первый на сем многотрудном пути. Мою легенду об оприходованной разведенке-вдовушке он принял с поправкой на собственную фантазию да на степень испорченности современных нравов: ограбил хахаль тетку и казну заныкал. И решил взять меня в оборот. Разумно. Не блатной, не деловой, искать никто не станет; в этом он ошибочку сморозил, но к моим «без козыря» эта его оплошность никаких профитов не добавит.
Теперь осталось дождаться, чтоґ сей взорливший орел непонятных войск, закончивший славный боевой путь, надо полагать, не маршалом, а, наоборот, старшим «куском», кинет мне в виде пряника; ежу понятно, краткое душещипательное вступление было неспроста, как и страшилка о деяниях диких нравом хошиминовцев: дескать, дед я жуткий, но не злобный, а потому отпущу тебя, дурного отрока, на все три буквы и четыре стороны, как заначку заполучу. Оно и понятно: профи или бандит авторитетный такой лапше не поверит, мочить – оно завсегда надежнее, но и простой гражданин, если ему дать выбирать между плохой смертью и хорошей, может заупрямиться, заупорствовать и хрен знает какие пытошные изыски вытерпеть, и, не ровен час, сердечком расхвораться до смерти или умишком двинуться, а тайну клада не разбазарить. Пример то-му – Стенька Разин незабвенный, народом восславленный. А потому непременно дедок «кость» кинет типа: «Мне твоя занудная жизнишка не нужна, колись, аз многогрешный, и пшел вон!»
Что делать? Лепить дебила страстотерпца? Глупо. Сильно умного тоже нельзя: умный въедет враз, что в живых его никак не оставят. Значит, что остается? Сообразительный, но жадный. И до денег, и до жизни. Придется потерпеть-подождать, пока отставник мне пару раз по зубам съездит, да торговаться, пока по-серьезному больно не сделает; судя по всему, Егорку на мякинке не проведешь. Ох как по зубам не хочется! А надо.
Дедок тем временем прикончил папироску, затянулся напоследок и – ткнул огоньком мне в лицо.
Я дернулся, как положено, собрался возопить, но крепкий дедов кулак с маху приложился дважды: в нос и в губы. Слезы навернулись непроизвольно, подбородок залило кровью.
– Ты чё, опупел, старпер?! – выкрикнул я возмущенно-слезливо.
В ответ дед добавил, пребольно: хрясь – разбитый нос снова проняло острой болью.
– Ты мне еще побазарь! – Игнатьич уставился волчьим взглядом в мои потускневшие зрачки. – Колись на схрон, падаль! Что ныкал?! – Без замаха расчетливо добавил по битым губам. – Убью!
– Я… Ты погоди… Я…
– Головка от фуя! Понял?! Дерьмо тебе имя! Колись на казну и поканаешь к едрене маме!
– А не… не забьешь?..
– Сильно надо руки об такого мерзотника марать! По почкам настучу да выброшу в леске; выбересся, твое счастье, околеешь – знать, судьба такая. Деньги прятал?
Я кивнул обессиленно: да.
– Рубли?
– Не. Баксы.
– Сколько?
– Не считал, ей-богу, не считал!
– Чего? Ноги уносил?
Я снова кивнул.
– Мокруха за деньгами стоит?
– Да не, говорю же…
– Чего побитый был, а? Гнались за тобой?
– С братом подругиным поцапался… Признаться, я сам на разбор нарывался, выдрой драной ее обозвал, он в кулаки полез, двинул мне, ну я и – хлоп дверью, по обиде-то… А бабки я в аккурат за час до того нашел и в кармане держал. Короче, припустил, пока брат или баба та, она торговая, потому не глупая, не смекнут нычку проверить.
– К нам как забрел?
– Лесом шел, наобум.
– Чего не ехал?
– Чем? Из Колывановки дорога одна, брат ее запросто мог на авто меня нагнать. Вот я и рванул через лес, пехом. Километров двадцать отмахал напрямки, решил, здесь искать не сунется, область другая, да и вкругаля досюда километров сто пятьдесят, а то и все двести. Сразу бы не дотумкал, а назавтра меня бы и след простыл, если бы не ты…
– Где деньги запрятал? Я вчера все смотрел-пересмотрел: хитро больно! Уж не в дерьмо ли ты их кинул?
– Да чё я, дурак, что ли?
– Так где?
Вот здесь, невзирая на раскровавленное в полное труляля лицо, мне предстояло держать паузу и жаться. Дедок поступил грамотно донельзя: сначала запужал клиента, потом наехал так, что простому альфонсу мало не покажется: пустил кровя, причинил изрядную боль… Хорошо то, что я не выпал из образа: все натюрлих, Маргарита Пална! Ошарашенность, испуг, боль, смешение чувств, скороговорка-раскол обо всем, кроме главного – денег. Теперь, если дед не дурак, а он определенно не дурак, должен проявить «понимание и ласку»: интеллигентам-недоучкам зачуханным, даже ставшим на скользкую стезю соблазнения торговок и завладения чужими деньгами, нужно в морально-этическом плане «сохранять лицо». Если я тот, за кого себя выдаю, то должен был сочинить себе красивую и убедительную легенду о том, что не разбойник и обиратель бальзаковских теток, а экспроприатор нечестно нажитого спекулятивным путем добра. Хлюпику-интеллектуалу нужно сочувствие к себе, и тогда он сдаст все и вся с потрохами! Дедок должен это знать…
Ну да, Игнатьич смекнул, что клиент «зажался». Разжимать его просто: добавочным мордобоем, но здесь может всплыть нехороший вариант, даже два: клиент или вырубится с потерей памяти, а то и вообще напрочь забудет, где он, что он и, главное, где деньги. А при втором варианте клиент может смекнуть: раз его так супостатно мутызят и органон не берегут, то и в живых оставлять не хотят. И будет лепить горбатого, плакать, стенать, и «тайну вклада» придется вытягивать у такого муторно и аккуратно, вместе с жилами, еще и рискуя, что окочурится раньше времен.