Бегство из сумерек (сборник)
Шрифт:
Во взгляде Сиднея появились недоумение и настороженность. Помолчав, старик произнес, словно обращаясь к больному ребенку:
— Все хорошо. Поговорили немного, и теперь забудем о подобной ерунде.
Но, похоже, Генри и не думал униматься. Все с тем же напором он продолжал допытываться, чего хотел добиться Сидней Райн. Тот слабо отбивался от словесных нападок своего молодого оппонента.
Между тем экран телевизора демонстрировал все новые и новые картины повального безумия — пожары, погромы, убийства…
Распаляясь
— Неужели я мог сказать нечто неприличное? — и когда те дружно покачали головами, снова вцепился в Сиднея: — Видишь, эти женщины свидетельствуют, что ты неправ, приписывая мне какую-то гадость. Я доказал свою правоту, и теперь ты должен извиниться за возведенную на меня напраслину!
Вконец обессиленный идиотизмом ситуации, Сидней Райн был готов на все. Он кротко проговорил:
— Из-за шума телевизора я, по-видимому, ослышался. Вероятно, ты прав, и я прошу извинить меня.
Торжествующая усмешка искривила губы Джеймса, и он мстительно потребовал у старика попросить прощения у всех присутствующих.
Даже теперь кротость не изменила Сиднею Райну: скорее всего он понял, что в крови этого темпераментного человека бурлила отрава — а результат ее действия все они видели на экране. Поэтому его голос звучал ровно и спокойно, когда он снова заговорил:
— Простите меня и вы — все вы — за этот неприятный спор.
Вернувшийся из спальни в гостиную Райн стал невольным свидетелем разыгравшегося здесь скандала. Он обвел взглядом всех присутствующих — затем взглянул на экран телевизора.
Ему показалось чудовищным, что происходящее там уже больше не затрагивало его. Он перестал реально воспринимать действительность: возможно, что-то где-то и происходило, но не в этом мире, не с этими людьми… И были ли люди?..
Взяв пульт управления, Райн решил выключить докучную помеху, но ему внезапно показалось, что одним нажатием кнопки он выключит все — и останется единственным обитателем… чего?.. На это он не нашел ответа.
Его накрыла с головой — так, что даже померк свет, — волна отчаяния от собственного бессилия и никчемности. Бессмысленность, безнадежность и тщетность каких бы то ни было усилий сжали душу. Непривычный к молитвам, он воззвал к Всевышнему…
И тут пришло озарение. Он присутствовал при знаменательном событии в истории страны, даже скорее не страны, а всей Земли — истории, отраженной, словно в капле воды, в событиях этой ночи. Цикл замкнулся, цивилизация пала — и вновь воцарился первозданный хаос.
Сделав глубокий вдох, он нажал кнопку…
Глава 6
Откинувшись на спинку удобного надувного кресла, Райн смотрел фильм. Мерцание экрана, спокойное развитие сюжета и говор на незнакомом языке снимали напряжение
Райн не получал удовольствия от положенных по графику часов отдыха — раздираемый кошмарами мозг напряженно работал и во время сна, не давая покоя истерзанным нервам. Часто даже не в силах вспомнить, что же ему пригрезилось, Райн поднимался в положенные часы измотанным до предела.
И теперь, забывшись в кресле, он — как ему казалось — обрел наконец желанную тишину; постепенно удары пульса перестали болезненно отдаваться в висках… человек погрузился в долгожданный сон…
Он опять в большом зале.
Тускло мерцает паркет.
Приглушенный свет — почти полумрак.
Это какое-то призрачное освещение — словно голубой лунный свет пронзает дымку тумана.
На стенах черные ленты.
И маски. В полутора метрах от пола.
Словно посмертные маски некогда живших… или живых? людей.
«Продолжаю полет…
Цель полета по-прежнему Мюнхен. Скорость чуть ниже скорости света.
Корабль летит на Мюнхен.
Я знаю, что я… наук — история наук — история наук…
Это правда.
Я хочу рассказать любому, кто захочет это узнать.
(Нет нужды говорить — некому говорить — это не имеет значения…) Продолжаем смотреть.
Вот только куда?»
Нет, это не посмертные маски — на тех если не умиротворение, то хотя бы примирение. Черты изображенных здесь людей искажены ненавистью, вожделением, жадностью.
С одной из масок на него глянуло лицо Джозефины — застывшее выражение безумия сделало его почти неузнаваемым. Здесь и Александр, его младший сын. Открытый рот со струйкой слюны и бессмысленные глаза говорят о слабоумии.
Какая-то замедленная музыка. Под нее невозможно танцевать — и пары просто топчутся на месте. Темп музыки постепенно стал еще медленнее — словно окончательно раскрутилась пружина граммофона, — танцующие почти остановились. Теперь видны их лица — лица весьма состоятельных людей, уверенных в себе и знающих цену всему на свете.
Выражение глаз не разглядеть — их скрывают круглые солнцезащитные очки. За высокими окнами притаилась ночь.
Музыка стихла окончательно.
Ее сменил барабанный бой. Сначала он едва слышен, однако грохот постепенно нарастает.
Но вот барабаны стихли. И вновь музыка — но это заупокойная служба.
Вновь возник приглушенный рокот барабанов. В какой-то момент к мелодии панихиды присоединился высокий, пронзительный крик. Возможно, это плакальщица голосит по усопшему…
Темп звуков резко ускорился, неистово гремят барабаны, им вторят какие-то нечеловеческие вопли.