Бегство от безопасности

Бах Ричард Дэвис

Я уставился на него.

— Неплохо угадываешь.

— А есть ли у нее какой-нибудь символ, у твоей безымянной экспериментальной личной философии?

— Конечно, нет. Символ — это тот же…

— Я понял, — сказал он. — Но почему бы тебе, просто ради удовольствия, не придумать какой-нибудь символ, который выражал бы твой образ мыслей, напоминал бы, что у него нет и никогда не будет имени? И ради безопасности тоже. Ведь что-то, не поддающееся выражению словами, вряд ли может стать ярлыком.

— Интересная идея, — сказал я. — Хотя значение

имеет только то, как я использую свои знания в каждую минуту своей жизни; как я использую их, чтобы помнить в разгар игры, что это всего лишь игра.

Он не отставал.

— А если бы все-таки символ был, в твоем сознании, что бы это было? — спросил он. — Уж наверное, не звезда, не полумесяц и не крест?

Я засмеялся.

— Нет, Дикки, не крест. Крест без перекладины. Мне не нравятся перекладины.

— Крест без перекладины, — сказал он, — это единица.

— Точно, — сказал я. — Единица в двоичной арифметике значит Не-Ноль, Есть вместо Нет. Единица — это число Жизни, число снов не важно.

— Крест без перекладины — это заглавная буква I.

— Напоминающая мне о том, что этот безымянный путь — мой личный образ мысли, которым я не делюсь ни с кем, пока меня не попросят, и то если у меня в тот день будет настроение рассказывать, чего обычно не случается, исключая наши встречи с тобой.

— Крест без перекладины — это маленькая l.

— Напоминающая мне, что в конце каждого сна меня ждет вопрос: «Насколько хорошо в этот раз ты проявил любовь?»

— Вот он, — сказал он. — Совершенный символ 1.

— Никаких символов, никогда,сказал я.Не в твоей жизни.

— Конечно, не в моей, — сказал он. — Существует только одна жизнь.

Он сел на траву в нескольких дюймах от моего колена, не выпуская из рук планер.

— Я должен немедленно решиться на это, Ричард, — сказал он.

— Решиться на что?

Он с удивлением посмотрел на меня, как если бы я должен был знать, о чем идет речь, потом понял, что я не могу этого знать.

— Решиться уйти, — сказал он. — Думаю, что мне нужен совет.

В его голосе промелькнуло что-то, напомнившее мне брата, и это меня немного напугало.

Дикки — так же реален и так же нереален, как любой другой Ричард Бах, подумал я, и смерть ему страшна не более, чем мне. Кроме того, он мне понравился, мы начали доверять друг другу, стали друзьями и нам еще нужно многое друг Другу сказать. Почему он вдруг заговорил об уходе?

— Я не знаю, случается ли это с каждым, — сказал он. — Но для нас пришло время, когда я должен решить, оставаться ли мне с тобой или исчезнуть вновь вместе с частью твоего детства.

— Неужели я знаю так мало, — спросил я,что ты смог так быстро всему научиться и теперь уходишь?

— А ты хочешь, — спросил он, — остаться безнаказанным за то, что запер меня на полвека?

Как будто бросил мне в голову камень. Я моргнул от шока, прежде чем понять, что месть не входила в его планы. Он просто задал вопрос, обдумывая варианты.

— Ты прав, —

сказал он.Я не успел узнать все. Но я очень внимательно выслушал все то, что ты считаешь истинным.

Он протянул мне маленький планер.

— Спасибо, Ричард.

Дикки не мой брат, подумал я. Почему же я чувствую себя так, как тогда, когда умер Бобби?

— Ты никогда ничего не говорил о каких-то решениях или об уходе, — сказал я. — Ты нереален, ты — это воображаемый ребенок, воображаемый я. Ты не можешь меня покинуть!

— Ты — воображаемый взрослый, — сказал он, — который рассказывает мне один из вариантов моего будущего. Я доверяю тебе, я тебе верю и думаю, что, по всей вероятности, ты прав. Но если теперь ты хочешь сказать, что все, кто не имеет тела,в том числе и я — нереальны, то это значит, что я не понял ни слова из того, что ты мне рассказал. Неужели ты хочешь начать все снова и сказать мне, что реально только то, что можно увидеть глазами? Я очень в этом сомневаюсь, Ричард, и я — не взрослый.

Когда испытываешь к кому-то —кукле, домашнему животному, ребенку, которого встретил в своем сознании, — симпатию, и знаешь сердцем все, что он чувствует, — это и есть любовь. А что может разорвать связь, спаянную любовью?

— Извини, — сказал я. — С моей стороны было глупо так говорить. Если тебе пора уходить, значит — пора. Я веду себя как ребенок.

Он внимательно посмотрел на меня, чтобы понять, не шучу ли я.

— Теперь, обладая твоими знаниями, — сказал он, — я могу начать жизнь, настолько отличную от твоей, что в следующий раз, встретившись со мной, ты не сможешь меня узнать. Вот было бы забавно.

— Да уж, — сказал я.

Долгая пауза.

— Наверное, тебе уже пора двигаться.

— Тебе это тоже принесло пользу, — сказал он. — Большую часть своей жизни ты пытался избавиться от своего детства, считая его мертвым грузом. Я не позволил тебе сделать это. Я бы не умер в своей клетке, и тебя бы не отпустил. Но ты открыл дверь. С небольшим опозданием, но все-таки открыл. Спасибо за дождь в моей пустыне.

— Не уходи, — сказал я. — Мы друзья.

— Ричард, тебе почти шестьдесят! Ты хочешь учиться дальше? Ты хочешь избавиться от лишнего багажа? Твое детство — это груз, от которого я могу тебя освободить!

— Мне что? — переспросил я. — Мне почти что?

— Тебе почти шестьдесят. Мне девять лет, а ты опережаешь меня на полвека. Тебе почти шестьдесят лет.

Была ли эта ухмылка его декларацией независимости?

— Я не верю ни в девять, ни в шестьдесят, ты ведь знаешь. Мы не построены из времени…

Он терпеливо наблюдал за мной, как будто я был ребенком.

— Дикки, — сказал я. — Кегли, шахматы, рапиры, шпаги или сабли, трек, поле, бассейн или дистанция. Выбери нужный тебе вид и выбери возраст. Девятнадцать? Тридцать восемь? Сорок? Я соглашусь с любой иллюзией любого выбранного тобой возраста, и, клянусь… вышибу из тебя мозги! Что значит «тебе почти шестьдесят»?