Бегство от Франка
Шрифт:
— Когда?
— Через некоторое время… Когда я освобожусь. Понимаешь, Санне? Так ты сохранишь для меня эти деньги?
Я не много поняла из его слов, так как все еще ждала, что он ко мне посватается. Но у меня появилось предчувствие, что я все-таки недостаточно хорошо знаю Франка. Узелки появились в голове, в сердце, в затылке. Грубо говоря, я знала Франка исключительно в ракурсе дивана-кровати.
Когда он ушел, записав на желтой бумажке номер моего счета, мне стало еще хуже. Я поняла, что эта перспектива за несколько лет каким-то образом изменила мое самолюбие. До встречи с Франком я не отличалась
Четыре миллиона триста сорок две тысячи норвежских крон! На моем банковском счете. На котором у меня лежало всего тысяча триста шестьдесят две кроны и шестьдесят эре.
В последние годы, с тех пор как я ушла с постоянной работы, чтобы посвятить все время сочинению книг, я жила очень скромно. Два раза я получала стипендию. На эти деньги нельзя было ни жить, ни умереть, но все-таки они помогали мне сводить концы с концами. Однажды я взяла кредит в банке, который меня просто парализовал, пока я его не вернула.
То, что Франк доверил мне хранение своего выигрыша на бегах, позволило мне понять, что он считает меня совершенно неопасной и крайне надежной. Он слепо верил в мою преданность и честность. Развестись из-за меня он не хотел, но он нуждался во мне, чтобы сохранить свое состояние.
Это было унизительно. Во мне зазвучал сигнал тревоги. Я вся покрылась испариной и почувствовала удушье. Чем глубже я вглядывалась в себя и во Франка, тем труднее мне было дышать.
Я оделась и вышла на улицу. Ненадолго остановилась и сосчитала видимые мне уличные фонари. Семь. Потом пошла дальше. Зашла в кафе «Лорри», столик слева у окна был свободен. Я села и заказала стакан чая и бутерброд с креветками.
Пока я соскребала с бутерброда майонез, Фрида села рядом со мной. Все ее поведение, весь облик, говорили о том, что она сердита. Мне хватало своих забот, и я решила не обращать на нее внимания. Больше всего мне хотелось просто встать и уйти, но сначала нужно было доесть бутерброд.
Руки у Фриды были синеватые. У нее вообще был такой вид, будто ей всегда холодно. Ноготь на указательном пальце был сломан. Довольно долго она молчала. Потом сообщила:
— Я поджидала тебя, ты теперь редко выходишь из дому.
Я смотрела на креветок. Они были плохо очищены.
— Вы почти не выходите, — продолжала она, сделав ударение на вы.
Я продолжала есть.
— Как было в июле у моря?
— Хорошо, — буркнула я, мне казалось, что у меня во рту ластик, а не креветка.
— Пришло тебе в голову что-нибудь еще, что можно использовать для книги? — спросила она.
Вот несносная! Что ей от меня надо?
— Как бы там ни было, я пишу…
— А как же иначе? Трудолюбивая, чертовка…
Ей как будто доставляла удовольствие собственная грубость. Мне грубость удовольствия не доставляет. То, что я не сдержалась тогда в аудитории университета, было исключением. Однажды я прочла в одном журнале, что тот, кто повысит голос, проиграет. Не уверена, что Фрида мне нравилась. Последняя креветка превратилась у меня во рту в скомканный бинт. Я проглотила ее, поняв, что Фрида пришла сюда не затем, чтобы, как в детстве, внушить мне уверенность
— Ну и теперь, когда Франк выиграл столько денег, ты хотя бы подумала над тем, какие возможности это тебе открывает?
Я уронила нож на скатерть.
— Почему он решил положить деньги на твой счет, ведь у него есть свой? А потому, что должен деньги темным личностям. Ты слышала когда-нибудь о «торпедах», тех, кто, не останавливаясь ни перед чем, взыскивает чужие долги? Франк у них в руках. У него нет никаких надежд на спасение. Кредиторы непременно постараются добраться до его денег. Не сомневайся! Никто, я повторяю, никто не должен знать об этом выигрыше. Поэтому ему и понадобился твой счет.
Я онемела.
— Уезжай! Бери деньги и уезжай! Далеко! За границу! Откажись от квартиры. Исчезни из действительности.
— Так порядочные люди не поступают, — прошептала я.
Она злобно улыбнулась.
— Он внушил тебе, что вы уедете вместе? И ты ему поверила? Помнишь, что было, когда он пригласил тебя в Нью-Йорк?
Я увидела себя ее глазами. Преданная Сольвейг, которая ждала своего Пера Гюнта до седых волос. У меня не было даже ребенка, которого я могла бы качать. Я заранее знала, что она скажет.
— Франк не собирается никуда с тобой ехать. Он использует тебя, когда ему это нужно. Ты его любишь. Но ему на это начхать. Он живет своей жизнью. Ты не можешь заставить его полюбить себя. Может, именно это тебя в нем и привлекает, — цинично уточнила она.
— А какая мне радость ехать одной? — прошептала я.
— Кто тебе сказал, что ты должна ехать одна?
Вора делают обстоятельства
Франк должен был прийти в четверг после работы. Я знала, что он пробудет у меня не больше часа. И тем не менее приготовилась, как обычно. Душ, прическа, ногти, бокалы на столе, свежие розы на подоконнике.
Я прождала полчаса, наконец он позвонил. Уже по первому звонку я поняла, что это он. И поняла, что сейчас он скажет, что не может прийти. Могла и не брать трубку. Однако я взяла.
— Санне? Ты? Мне очень жаль, но ничего не получится.
— Почему?
— Ты понимаешь… Даже не знаю, как сказать, но…
— Скажи, как есть, — проговорила я, стараясь, чтобы мой голос звучал по возможности равнодушно.
— Девочки… они заболели чесоткой!
— Что-что?
— Не знаю, может, я тоже заразный, но мне не хочется рисковать и заразить тебя. Понимаешь?
— В наше время люди не болеют чесоткой, — ответила я. А могла бы прямо сказать ему, что он лжет, но все и без того было хуже некуда.
— Оказывается, болеют. Они все трое в панике. Девочки чешутся, Аннемур плачет. Должно быть, они подхватили ее в классе или на продленном дне… Кто знает. Я бегу в аптеку за мазью. Аннемур отказывается идти сама. Она только плачет, я не знаю, что делать.
Паузы, дыхание и голос помогли мне сделать вывод: он говорит правду! Я хотела быть беспристрастной. Из телефонной трубки поползли приютские вши. Дети в школе не хотели с нами играть, учителя и воспитатели тоже нас сторонились. В их глазах не было ничего, кроме отвращения. И страха подцепить вшей! Мы были неприкасаемыми. Как прокаженные.