Белая Кость
Шрифт:
Рэн указал на стул:
— Присядьте. — Подождал, когда секретарь-нотарий сядет и успокоится. — Вы говорили о законе.
Монт провёл ладонью по застёжкам куртки, проверяя, все ли застёгнуты.
— В сущности, я всё сказал.
— Если вдова носит ребёнка — она становится хозяйкой владений?
— До появления ребёнка на свет. Если родится мальчик, вдова управляет землями до его совершеннолетия. Если девочка — вдова с младенцем возвращается к своим родственникам.
— Почему?
— Герцог не удосужился составить завещание и оговорить в нём возможность передачи титула и владений дочери.
— Так она ещё не
— Неважно. Таков закон. В любом случае лорд Мэрит остался бы ни с чем. Он надеялся, что невестка успела понести. А я выразил надежду, что вдова его не прогонит.
Рэн допил вино, поставил кубок на пол:
— Представляю, как он разозлился.
— Не то слово! Лорд был вне себя от ярости.
Эсквайр сообщил, что ужин готов. Рэн велел накрывать на стол и предложил секретарю-нотарию отужинать.
Монт засветился как масляная лампа:
— Для меня это великая честь.
Слуги принесли жареное мясо со специями, сыр, ломти хлеба. От сыра пахло дымом — наверное, хранился в подвале сгоревшей башни. А хлеб испекли недавно: тёплый, мягкий, ноздреватый.
После бокала вина Монт захмелел. Рэн и Киаран, переглядываясь, стали аккуратно задавать ему вопросы. Секретарь-нотарий не имел допуска к секретным документам и говорил только о тех о бумагах, что проходили через его руки, — никакого предательства в словах клерка не прослеживалось, лишь сухая информация. После третьего кубка он потерял осторожность и начал делиться слухами, которые смаковали в главном городе королевства. Сообщённые им сплетни показались Рэну довольно познавательными. Когда секретарь начал клевать носом, воины взяли его под руки и повели в гостевые покои.
Рэн распорядился приготовить ванну, перебрался к камину и, потирая подбородок, уставился на огонь.
Помещение нагрелось, и Киаран скинул плащ. Его кожаный наряд с медным отливом в свете огня походил на изящные доспехи.
— Какой замок возьмём следующим?
— Фамальский, — ответил Рэн.
Поставив стул напротив него, Киаран сел:
— Предлагаю потеряться.
— В смысле?
— Можно поехать такой дорогой, что никто не будет знать, где мы и куда направляемся.
Представив, какой поднимется переполох среди дворян, Рэн тихо посмеялся. Изучив карту и проработав маршрут, вышел во двор, приказал привести мечника, отравившего колодец, и толкнул его к пленным солдатам, сидящим кружком:
— Ваш товарищ оказался предателем. Судите его по совести.
На рассвете мечник с вздувшимся от воды брюхом болтался в петле над воротами.
— 1.25 ~
Половину жизни Янара провела в небольшой женской общине при мужском монастыре. Монашки и девочки-прислужницы ни разу не видели монахов: их обитель находилась в конце сада за высоким каменным забором. Настоятельница раз в неделю носила наставнику какие-то бумаги. Когда она уходила, старшая из монахинь собирала девушек в одной келье и заставляла молиться, чтобы святая мать вернулась. Она говорила, что мужчинам нельзя верить, даже если на мужчине ряса и он дал обет целомудрия. Говорила, что надо обходить солдат стороной, а при виде наёмников бежать куда глаза глядят. И обязательно подкрепляла свои слова какой-нибудь душераздирающей историей о том, как наёмники насилуют женщин и детей, как измываются и в конце концов убивают.
Низкое происхождение
Семья еле сводила концы с концами и к появлению лишнего рта оказалась не готова. Янару и раньше отпускали из монастыря — на день или два — увидеться с родными. И всякий раз она чувствовала себя дома ненужной. Теперь, по её возвращении, домочадцы и вовсе превратились в глухонемых. Даже мать, рассеянная и задумчивая, избегала разговоров с Янарой.
Флос отвёл четырнадцатилетнюю дочь в деревню к зажиточному крестьянину и отдал в наймитки. А крестьянин на следующий день привёл её обратно, мол, дикарки ему не нужны. Янара не сумела объяснить расстроенному отцу, что произошло. Как признаться, что она панически боится мужчин? И отца боится тоже. Он бывший наёмник и этого никогда не скрывал, а наёмники насилуют, измываются и убивают. Монашка на протяжении восьми лет рассказывала истории, от которых стыла кровь, — не станет же невеста Бога лгать! Янара знала эту девушку, а отца совершенно не знала. Он был чужим.
Наверное, Флос что-то рассмотрел в её глазах. Он больше не пытался куда-то пристроить дочку и поручил ей ухаживать за козами. Занятие несложное: кормить, поить, доить. Только резать она отказывалась.
Целых два года Янара привыкала к отцу и брату. Не оставалась с ними наедине, не разговаривала и, перед тем как лечь в постель, подпирала дверь табуретом. Потом задумалась. Они не походили на насильников. И приятели брата не походили. Даже пастух, бывший солдат, с которым Янара иногда сталкивалась на лугу, всегда улыбался ей и кланялся. Может, свои истории монашка взяла с потолка?
Встречаясь с отцом на кухне или во дворе, Янара мысленно твердила: «Он рыцарь. Он рыцарь. Рыцарем становится только хороший человек. Так написано в хрониках!» В монастыре хватало книг с описанием жития прославленных воинов; Янара много читала. Грамоте она обучилась вместе с теми, кому прислуживала и оказывала посильную помощь в подготовке к занятиям.
Когда она начала думать об отце как о доблестном рыцаре и потянулась к нему — её отдали замуж. Три года унижений Янара пережила благодаря вере: если она будет покорной мужу, если примет горести со смирением, то обязательно попадёт в рай. Там она встретится с Богом и попросит наказать всех, кто её обижал.
…В воздухе кружил снег. Под копытами коней потрескивала промёрзшая земля. Как несколько лет назад, Янара снова возвращалась в отчий дом. Кутаясь в одеяла, она смотрела в стылое небо и с трудом вспоминала об осаде крепости и смерти отца. Всё казалось выдумкой, кошмарным сном. Труп, лежащий рядом, тоже казался ненастоящим. Иногда перед внутренним взором возникал образ черноволосого молодого мужчины, и Янара спрашивала себя: она видела его наяву или он ей приснился? Скрип колёс, звон кольчуг, храп лошадей время от времени выдёргивали её из состояния потерянности, и она понимала: ей ничего не привиделось, это не сон. И тогда разумом завладевал хаос: горечь утраты смешивалась со страхом перед будущим и с радостью — она вырвалась из замка!