Белая львица
Шрифт:
Я знаю, что сплю, сонгома. И все-таки говорю не я, а ты. Ты рассказываешь о великом Чаке, о великом воине, творце славы зулусов, который наводил повсюду страх и ужас. От его гнева люди замертво падали на землю. Он казнил целые полки, если они не проявляли должного мужества в какой-нибудь из бесконечных, никогда не прекращающихся войн. Чака - мой предок, в детстве, сидя у костра, я часто слушал вечерами рассказы о нем. Теперь я понимаю, отец вспоминал о нем, чтобы забыть о белом мире, в котором был вынужден жить. Чтобы выдержать непосильный труд в рудниках, страх перед обвалами в подземных выработках, перед ядовитыми газами, что разъедали ему легкие. Но ты рассказываешь о Чаке совсем другое, сонгома. Ты рассказываешь, что Чаку, сына Сензангакхоны, будто подменили, когда умерла Нолива, женщина, которую он любил. Сердце его наполнила великая тьма, он больше не мог любить ни людей, ни землю, в нем была только ненависть, пожиравшая его изнутри. Мало-помалу он утратил все человеческое, превратился в зверя, который радовался, лишь убивая, видя кровь и страдание. Но зачем ты рассказываешь мне об этом, сонгома? Неужели я стал таким, как он? Исчадием апартеида, кровожадным зверем? Я не верю тебе, сонгома. Я убиваю, но не без разбора. Я люблю смотреть на танцующих женщин, на их темные тела в отблесках пламени костров. Я хочу видеть, как танцуют мои дочери, сонгома. Танцуют без остановки, пока глаза мои не закроются и я не вернусь в подземный мир, где встречу тебя и ты откроешь мне последнюю тайну…
Около пяти утра он проснулся, как от толчка.
Рядом с машиной пела птица, никогда раньше он не слышал такой песни.
Потом он двинулся дальше на север.
Около одиннадцати подъехал к Стокгольму.
Была среда, 29 апреля 1992 года, канун студенческого праздника.
13
Эти трое в масках появились, как раз когда подали десерт. За две минуты они выпустили из автоматов более трехсот пуль и скрылись на автомобиле.
Затем воцарилась тишина. Но лишь на мгновение. Секунду спустя послышались крики раненых и перепуганных людей.
Произошло это на ежегодной встрече богатого дурбанского клуба дегустаторов вина. Оргкомитет тщательно учел все аспекты безопасности, прежде чем было решено устроить заключительный обед в ресторане пайнтаунского гольфклуба, в нескольких милях от Дурбана. До сих пор в городке Пайнтаун ни разу не случалось террористических актов, которые в провинции Наталь фактически стали обычным делом. Кроме того, управляющий рестораном обещал в этот вечер усилить охрану.
Но охранники погибли, не успев поднять тревогу. Сетчатую ограду налетчики разрезали стальными ножницами. Сторожевую овчарку задушили.
Когда террористы ворвались в ресторан, там находилось в общей сложности пятьдесят пять человек. Белые члены клуба дегустаторов и африканская обслуга - четверо мужчин и одна женщина. Чернокожие повара и буфетчики во главе с шеф-поваром, португальцем, при первых же выстрелах схоронились на задворках.
Террористы скрылись, а среди опрокинутой мебели, битого фарфора и обломков потолочной арматуры лежали девять убитых. Семнадцать человек получили ранения разной степени тяжести, остальные были в шоке, в том числе пожилая женщина, которая вскоре умерла от сердечного приступа.
На десерт подавали фруктовый салат и красное вино, более двухсот бутылок которого были разбиты вдребезги. Полиция, прибывшая на место преступления, с трудом различала, где кровь, а где вино.
Полицейский комиссар де Беер из дурбанского отдела по расследованию убийств прибыл в ресторан одним из первых. Его сопровождал чернокожий африканец, комиссар Гарри Сибанде. Хотя де Беер отнюдь не скрывал своих расистских взглядов, Гарри Сибанде привык не замечать его презрения к черным. К тому же он давно понял, что как полицейский даст де Бееру сто очков вперед.
Они обошли разоренное помещение, наблюдая, как убитых и раненых уносят в кареты скорой помощи, которые совершали челночные рейсы из Пайнтауна в дурбанские больницы.
Свидетели, перенесшие тяжелый шок, могли сказать лишь очень немногое. Налетчиков было трое, все в масках. Но судя по рукам - чернокожие африканцы.
Де Беер понимал, что происшедшее - один из серьезнейших политических терактов, осуществленных за год в Натале черными группировками. Этим вечером 30 апреля, казалось, был сделан еще один шаг к открытой гражданской войне между белыми и черными.
В тот же вечер де Беер позвонил в Преторию, в разведслужбу, где ему обещали завтра утром прислать помощь. Армейский спецотдел по борьбе с политическим терроризмом тоже направит в Дурбан опытного следователя.
Президент де Клерк узнал о происшествии около полуночи. Министр иностранных дел Пик Бота позвонил в резиденцию по экстренной линии связи.
Де Клерк явно был раздосадован, что его побеспокоили, Бота слышал это по голосу:
– Невинных людей у нас убивают каждый день. Что в этой истории такого особенного?
– Масштаб, - ответил министр.
– Слишком масштабно, слишком жестоко, слишком чудовищно. Если вы не выступите завтра же утром с решительным заявлением, в партии вас весьма не одобрят. Я убежден, что руководство АНК, вероятно сам Мандела, осудит случившееся. Черные церковные лидеры тоже. Вы очень себе навредите, если не выступите.
– Ладно, будь по-вашему, - ответил де Клерк.
– Набросайте к утру текст. В семь он должен быть у меня.
Ночью между Йоханнесбургом и Преторией состоялся еще один телефонный разговор, имевший касательство к теракту в Пайнтауне. Полковнику Францу Малану, сотруднику особой сверхсекретной армейской службы безопасности, позвонил коллега из разведки, Ян Клейн. Обоим уже сообщили, что произошло несколько часов назад в пайнтаунском ресторане. И встретили они эту новость ошеломленным возмущением - сыграли привычную роль. На самом деле бойня в Пайнтауне планировалась при их участии. Она была элементом стратегии по дестабилизации положения в стране. А последним звеном в цепи многочисленных и все более масштабных террористических актов и убийств станет ликвидация, к которой готовили Виктора Мабашу.
Но Ян Клейн звонил Францу Малану по совсем другому поводу. Днем он обнаружил, что кто-то открывал сугубо личные и секретные файлы его служебного компьютера. Ему понадобилось несколько часов, чтобы методом исключения вычислить, кто за ним следит. И он прекрасно отдавал себе отчет, что все это ставит под угрозу их главную, решающую операцию.
В телефонных разговорах Ян Клейн и Франц Малан никогда не называли имен. Они знали друг друга по голосу. А если связь была плохая, прибегали к особому коду из приветственных фраз, который позволял им безошибочно опознать друг друга.
– Надо встретиться, - сказал Ян Клейн.
– Ты знаешь, куда я еду завтра?
– Да, - ответил Малан.
– Приезжай туда же.
Францу Малану было известно, что от его ведомства в расследовании теракта должен участвовать некий капитан Брейтенбах. Но знал он и другое: достаточно одного телефонного звонка - и вместо капитана Брейтенбаха поедет он сам, Франц Малан. Ведь руководство предоставило ему карт-бланш, и он мог, не ставя никого в известность, перераспределять задания по собственному усмотрению.