Белая ночь
Шрифт:
В этом неярком свете я подошел к двери и осторожно дотронулся до нее — так, как учили на занятиях по безопасности в школе. Ничего особенного я не заметил.
— В коридоре огня нет, — сообщил я.
— Пожарная лестница? — спросила Элейн.
— Она рядом, — заверила ее Анна.
Мыш продолжал рычать, не сводя взгляда с двери. Запах дыма усиливался.
— Кто-то или что-то поджидает нас в коридоре.
— Что? — ахнула Анна.
Элейн перевела взгляд с Мыша на меня и прикусила губу.
— Окно?
Сердце мое колотилось
— Может, я и смог бы управлять падением, — сказал я, заставляя себя дышать ровно, спокойно. — Но в доме полно людей, а сигнализация и спринклеры явно выведены из строя. Должно быть, кто-то их заколдовал. Надо поднять жильцов.
Мыш повернул свою лохматую башку и секунду-другую внимательно смотрел на меня. Потом описал круг по комнате, тряхнул головой пару раз потянул в себя воздух — и сделал то, чего я не знал за ним со времен его щенячества, когда он запросто помещался в карман моей ветровки.
Он залаял.
Громко. Напористо. «ГАВ! ГАВ! ГАВ!» — с механической монотонностью метронома.
Ну, то есть, возможно, суть вещей это мое описание и передало, но вот интенсивность — вряд ли. Всем в Чикаго хорошо известно, как ревет сирена штормового предупреждения. Если вы живете где-нибудь в штатах Среднего Запада, у вас тоже есть такие — системы оповещения о приближающихся торнадо. Возможно, к таким сиренам вы даже привыкли. Я сам жил как-то раз ярдах в тридцати от такой — так вот, поверьте мне на слово, этот звук воспринимается совсем по-другому, когда вы находитесь прямо рядом с его источником. Это не просто завывание. Когда он раздается у вас над ухом, он становится осязаемым — этаким каскадом, размазывающим мозг по стенкам вашего черепа.
Лай Мыша можно было бы сравнить с этим — отчасти. Каждый раз, когда он лаял, клянусь вам, у меня некоторые мышцы самопроизвольно дергались или сжимались как от инъекции адреналина. Я не смог бы спать даже при половинной громкости такого лая — и это без учета тех доз энергии, что лупили по мне электрическими разрядами с каждым новым «гав!» В тесном пространстве квартиры лай просто оглушал не хуже артиллерийского залпа. Мыш гавкнул так раз двенадцать, а потом смолк. Наступила внезапная тишина, только в ушах звенело.
Прошло несколько секунд, прежде чем уши мои снова обрели способность слышать, и до меня донеслись звуки с этажа над нами: шлепки босых ног, одновременно соскочивших с кроватей. Такие звуки слышишь обычно в казарме при подъеме по тревоге. В квартире за стеной кто-то кричал. Залаяли другие собаки, заплакали дети. Захлопали двери.
Мыш снова сел, поводя башкой из стороны в ссторону на каждый новый звук.
— Блин-тарарам, Гарри, — выдохнула Элейн, широко раскрыв глаза. — Это… Откуда, черт подери, у тебя настоящая Храмовая Собака?
— Э… Если уж на то пошло, из места, очень похожего на это, — я потрепал Мыша по загривку. — Умница, пес.
Мыш вильнул хвостом и распахнул пасть в довольной
Левой рукой — в правой я держал пистолет — я отворил дверь и, вытянув шею, посмотрел вправо-влево по коридору. Там и сям метались хорошо видные в дыму лучи фонариков. Слышались крики: «Пожар! Пожар! Выводите всех!»
В коридоре царил хаос. Я не разглядел никого, похожего на затаившегося убийцу — впрочем, скорее всего, если я не видел его (или их), то и они вряд ли имели шанс разглядеть меня в столпотворении спешивших покинуть дом людей.
— Анна, где пожарная лестница?
— Э… Там, куда все бегут, — ответила Анна. — Справа.
— Справа, — кивнул я. — О'кей, значит, план таков: выходим вместе с жильцами из дома, пока не сгорели к чертовой матери.
— Тот, кто все это устроил, — напомнила Элейн, — наверняка ждет нас на улице.
— Сейчас обстановка для этого недостаточно интимная, — возразил я. — Но будем осторожны. Мы с Мышом идем первые. Анна, держитесь за нами. Не отставайте. Элейн, прикрываешь нас с тыла.
— Щиты? — спросила она.
— Угу. Справишься?
Она оскорбленно повела бровью.
— Ладно, — кивнул я. — О чем, бишь, я? — я взял в руку поводок Мыша и бросил взгляд на свой посох. — Будем отступать с достоинством, — Мыш разинул пасть и натянул поводок. Я перехватил посох правой рукой, а левую с зажатым в ней пистолетом сунул в карман ветровки, чтобы его не было видно. — Анна, положите руку мне на плечо, — пальцы ее послушно сжали мой рукав. — Отлично. Пошли, Мыш.
Мы с Мышом вышли в коридор; Анна не отставала ни на шаг. Мы драпали — будем честными, это называется именно так. Ну, в лучшем случае, отступали. Нет, все-таки драпали. Тикали. Уносили ноги. Пожар в доме — это ужас; кому-кому, а уж мне это хорошо известно.
Правда, такого, чтобы дом при этом был полон жильцов, со мной еще не случалось — и признаюсь, я ожидал на порядок больше паники, чем оказалось. Возможно, все дело в том, как разбудил всех Мыш. Никто не оступался и не задевал за стены, как это обычно бывает с теми, кого вдруг разбудили из глубокого сна. Все держали, так сказать, ухо востро и хвост трубой, и хотя боялись, конечно, все, страх этот помогал эвакуации, а не мешал ей.
С каждым лестничным пролетом дым становился все гуще, и я постепенно начинал задыхаться. Не могу сказать, чтобы это меня ободряло. Большая часть жертв при пожаре погибает от дыма задолго до того, как до них добирается огонь. Впрочем, нам все равно не оставалось ничего, как спешить дальше.
А потом мы миновали дым. Пожар начался тремя этажами ниже Анниной квартиры, и огнестойкой двери с этого этажа на лестницу просто не было: только петли с ошметками полотна. Из расположенного за ней коридора густыми клубами валил черный дым. Мы-то прорвались, но над Анной оставалось еще четыре этажа, а лестница быстро превращалась в огромный дымоход. Жильцам этих этажей наверняка приходилось туго, и Бог знает, чем все это могло для них кончиться.