Белая ночь
Шрифт:
Медленными, осторожными движениями взял я спичечную коробку, открыл ее и, достав из нее кусочек зеленой эмали, положил ее на крышу крошечной копии моего дома.
— Reperios. Invenios, — повторил я несколько раз шепотом, положив одну руку на карту города, а пальцем другой прижав зеленое пятнышко эмали.
На мгновение ощущения затуманились, а потом Маленький Чикаго стремительно надвинулся на меня. Его здания росли на глазах, превращаясь в небоскребы, и пару мгновений спустя я стоял на улице перед оловянной копией моего дома в натуральную величину.
Еще
Внешне все напоминало Чикаго. Вокруг ощущалось движение. Неясные силуэты листьев, трепетавших на оловянных деревьях, призрачные образы настоящих листьев на настоящих деревьях настоящего Чикаго. Слабый свет пробивался сквозь занавески в обозначенных нишами оловянных окнах. Призрачные автомобили шуршали шинами по улицам. До меня доносились приглушенные звуки города, слабые запахи.
Ну, конечно, я мог задрать голову и увидеть себя самого, мое физическое тело, возвышавшееся над миниатюрным городом этаким двоюродным братом Годзиллы. В небе над Маленьким Чикаго мерцали огни: отсветы лабораторных свечей, оранжевые глаза Боба — слишком большие для звезд. Наверное, примерно так видится Солнце с дальних планет системы.
Я коснулся краски, чуть напряг волю, и зеленое пятнышко, вспыхнув крошечным клубком зеленого света, взвилось в воздух, на мгновение замерло над моей рукой, а потом крошечной кометой устремилось на север.
— Может, тебе и удалось выйти сухим из воды в других городах, Серый Плащ, — пробормотал я. — Но Чикаго — мой город.
Моя плоть тоже превратилась в комок мерцающего серебряного света, и я почувствовал, что лечу сквозь призрачные образы ночного Чикаго — таким же духом, как те, что окружали меня в созданной мною модели.
Поисковое заклятие привело меня в точку, расположенную в полутора кварталах южнее парка на Гуди-сквер — небольшого островка зелени, который городу удалось сохранить в обступивших его каменных джунглях. Яркая светящаяся точка догнала призрачный образ едущего по улице автомобиля, и тот разом сделался отчетливым и материальным.
— Попался, гад, — выдохнул я и подобрался ближе к машине, держась рядом с ее задним бампером и сосредоточив внимание на водителе. Призрачный образ, черт его подери, оставался расплывчатым. Стальной кузов машины сдерживал мое заклятие, и это мешало мне разглядеть водителя лучше. Возможно, мне и удалось бы накачать в него больше энергии и добиться большей четкости изображения, но я оставлял это на крайний случай. Малейший перебор — и все заклятие могло полететь ко всем чертям, оставив меня слишком изможденным, чтобы восстановить связь. Гораздо более разумным представлялось держаться вплотную к нему и слушать. Уловить звук проще — тем более, что тесный интерьер салона только усиливал его.
Машина остановилась в трех шагах от парка. Странное это место: образ у него какой-то раздвоенный. Парк пытается совместить в себе изысканную работу ландшафтного дизайнера и детскую площадку, и всякий раз, когда я вижу его, у меня складывается впечатление, что побеждают детки. Что ж, я за них рад. В возрасте четырех, или шести, или даже восьми лет думаешь не о эстетике итальянского Возрождения,
Я сосредоточился чуть сильнее, и звуки ночного города ожили вокруг меня, превратившись из невнятного ропота в реальный городской шум — словно я сам стоял на этом месте. Шум уличного движения. Далекая полицейская сирена. Почти неслышный шелест шин по расположенной почти в миле магистрали. Похожее на стрекот кузнечика щебетание далекой сигнализации. Все это представлялось мне звуками оркестра, пробующего инструменты перед увертюрой.
Быстрые, уверенные шаги приближались к машине. Занавес поднимался.
Отворилась правая, пассажирская дверь машины, и рядом с первой призрачной фигурой возникла другая. Дверь захлопнулась — громче и резче, чем можно было.
— Ты с ума сошел, — спросил пассажир, — назначив встречу здесь?
— Чем это место плохо? — буркнул Серый Плащ.
Голос его оказался тенором, хот слышался мне отдаленным, словно из радиопередачи с помехами. И акцент… какой-то такой, восточноевропейский. Трудно сказать.
— Самое что есть гнездо чертовых зажиточных белых англо-саксонских американцев, — буркнул пассажир. Голос его звучал ниже, так же приглушенно, и ни намека на иностранный акцент я не услышал. Ни дать, ни взять телеведущий со Среднего Запада. — Здесь пруд пруди их частных секьюрити. Полиции. Стоит кому-то что-то заподозрить, и не успеешь оглянуться, как окажешься в центре внимания.
Серый Плащ негромко рассмеялся.
— Поэтому мы в полной безопасности. Глубокая ночь. Все эти милашки спят сладким сном. Нас никто не увидит.
Второй недовольно буркнул что-то в ответ. На пассажирском сидении вспыхнул и погас язычок огня, и до меня с легким запозданием дошло, что он просто зажег сигарету.
— Ну?
— Нет.
— Нет? — переспросил пассажир. — Ни телок? Ни чародея? Что значит — «нет»?
— И те, и другой, — произнес Серый Плащ. В голосе его послышался лед. — Ты говорил, он боится огня.
— Боится, — подтвердил пассажир. — Ты бы видел его гребаную руку.
Левая моя рука невольно сжалась с силой, от которой хрустнули суставы, и эхо реального звука в лаборатории донеслось и до воссозданного магией города.
Голова Серого Плаща повернулась как на звук выстрела.
— Чего? — не понял пассажир.
— Ты слышал?
— Чего слышал?
— Что-то… — неопределенно произнес Серый Плащ.
Я затаил дыхание, заставив пальцы разжаться.
Несколько секунд пассажир оглядывался по сторонам.
— Ты его боишься, — хмыкнул он, наконец. — Только и всего. Ты его упустил, потому и боишься.
— Да не боюсь я, — огрызнулся Серый Плащ. — Естественная предосторожность. Он сильнее и изобретательнее, чем у вас полагают. Вполне возможно, он смог каким-то образом проследить за мной.
— Сомневаюсь. Для этого требуются точность и тонкость расчета. Он не из таких.
— Правда? — хмыкнул Серый Плащ. — Он ухитрился почуять пожар прежде, чем их этаж отрезало, а еще разбудил весь дом — предварительно усыпленный мною, заметь! И преследовал меня некоторое время.