Белая полоса
Шрифт:
Так как в камере не было телевизора, вечер прошёл за разговорами. Студент мне немного рассказал о себе: что он из России (то ли с Дальнего Востока, то ли из Якутии), что он тут гастролёр. И что у него идут суды за несколько квартирных краж.
Утром следующего дня Студент был у адвоката. К камере подошёл выводящий на следственку Коля и громко сказал:
— Дедковский, адвокат!
Дедковский на своих длинных ногах, но короткими, фиксированными шагами заходил по камере. У него была привычка: несколько раз пройти по камере туда-сюда, потом сесть на нару, когда ситуация требовала обдумывания.
— Кто есть чего будет?
И поставил литровую кружку воды. Кипятком можно было залить сухую картошку или запарить «Мивину». Потом он на плитке из кипятильника сделал зажарку из лука и сала, которое было у Сергея, и я, Серёжа и Славик Студент поели. Потом каждый пил чай — по крепости кто какой хотел. Дедковский пил очень крепкий чай, но говорил, что это не «чифир».
Вечером Дедковскому также принесли малявы. Он занялся их прочтением и написанием ответов. В отличие от других — тех, кто, прочитав, медленно рвал записки на мелкие кусочки и выкидывал в туалет или жёг их над дючкой (параша, туалет), непрочитанные малявы он хранил под подушкой, а прочитанные складывал в большую прозрачную пластмассовую коробку с непрозрачной крышкой. А потом уже, несколько дней спустя делал ревизию и всё ненужное выбрасывал в мусорное ведро.
Прошла вечерняя проверка, и было слышно, что к камере кто-то подошёл, и Дедковский направился к кормушке. Потом резко развернулся, сделал несколько шагов и сказал мне:
— Тебя, — как будто позвал меня к телефону.
Я неуверенно подошёл к кормушке и заглянул за еле качавшиеся от сквозняка полоски полиэтилена. В коридоре было темно, но было видно форменные брюки и низ чёрной куртки из кожзаменителя.
— Шагин И.И.?
— Да, — нерешительно сказал я.
— Руку давай!
Я протянул в кормушку руку, и пришедший вложил мне в руку записку.
На свёрнутом листе бумаги в клеточку было написано: «Шагин И.И.». Записка была запаяна в целлофан из-под сигаретной пачки. Дедковский наблюдал за мной. Я присел на свою нару и протянул записку Дедковскому. Я сказал ему, что у меня тут, в тюрьме, нет ни друзей, ни знакомых, а также у меня нет никаких секретов от сокамерников, и поэтому все приходящие мне записки я прошу читать вслух. Дедковский взял записку и снял с неё целлофан. Славик начал читать вслух записку, но потом передал её мне. Текст записки был примерно следующий:
«Игорёня, привет!
Понятно, что мы тебя оговорили. Так нужно было (после этого предложения была нарисована маленькая пятиконечная звёздочка). Костик будет всё брать на себя. Но ты понимаешь: нам нужны деньги. С тобой в камере сидит Славик, представляется Студентом, что он из России. Это курица. Будь с ним предельно осторожен.
Лёха Рыжий».
Звёздочка в записке, как мне объяснил Дедковский, обозначала слово «мусор'a». Но слово «мусор'a» в записках не применялось, а ставилась звёздочка — может, ещё и потому, что несущий записку милиционер мог её прочесть и выкинуть. Или она могла попасть в оперчасть — и опер'a за «мусор'oв» могли спросить серьёзно.
Пока я читал записку, Дедковский ходил туда-сюда по камере.
— А кто такой Лёха Рыжий? — спросил он.
Я
Дедковский снова стал туда-сюда ходить по камере.
— Ты можешь эту записку дать мне? — сказал он.
Я сказал, что хочу отдать записку адвокату.
— Я верну, — сказал Дедковский, — я хочу её показать своему адвокату.
Я взял с Дедковского слово, что он вернёт мне записку, и отдал её ему. На следующий день он спросил у одного из своих знакомых контролёров и сказал, что Лёха Рыжий (Маркун) и Константин (Стариков) сидят на этом же этаже в больших камерах 69 и 64.
— И что это вполне может быть не случайно, что их разместили поблизости с тобой. Эта записка очень даже неплохая для тебя и твоего адвоката, — сказал Дедковский.
Я спросил его, не заберут ли её у меня, когда я буду нести эту записку адвокату. Он сказал, что не заберут, и чтобы я записку не прятал, когда понесу на следственку, а просто положил её в кулёк вместе с папкой, ручкой и бумагой. А также добавил, что здесь не обыскивают — только когда возвращаешься от адвоката.
— А там адвокат пускай заберёт записку с собой, его обыскивать не будут, — сказал мне Дедковский.
Показав своему адвокату, который снова посетил его на следующий день, Дедковский вернул мне записку.
Через несколько дней и меня — уже после обеда — заказали к адвокату. Когда я прошёл через ведущую с этажа на лестницу дверь, то на площадке увидел Старикова, которого, видимо, не заметил в коридоре и который вышел раньше меня. Будучи в два раза худощавее, чем прежде, он казался меньшего роста и выглядел как тень. Я и Стариков стояли рядом. Он сказал мне, что теперь всё это кому-то нужно брать на себя и что делать это будет он. А заниматься этим, видимо, с милицией будет Маркун.
— Маркун об этом с тобой будет говорить, — сказал Стариков.
Я сказал, что ни с кем ни о чём говорить не буду, и особенно с Маркуном. А также, что если он ничего не совершал, то ничего не следует на себя брать, и особенно по чьей-либо просьбе или совету.
— Но тогда тебя не выпустят, — сказал Стариков.
— Ты не думай обо мне, а думай о себе, — сказал я, — и лучше всего просто говори правду.
Когда я увиделся с Владимиром Тимофеевичем, то отдал ему записку и рассказал о разговоре со Стариковым.
И когда, после того как Владимир Тимофеевич передал мне бутерброды и пожелания от Оли и мамы, в кабинет заглянул Маркун и сказал, что хочет со мной поговорить в туалете, адвокат сказал, что лучше избегать их и ни о чём не говорить. А потом попросил увести меня и сам убедился в том, чтобы меня закрыли в боксик. Но через пять минут в этот же боксик посадили Маркуна. Он сказал мне, что к нему также приходил адвокат, что мы с ним были в соседних кабинетах и что он уже давно отказался от показаний, поскольку ему сами мусор'a сказали сделать это, потому что они поняли, что он пиздит. Однако теперь кому-то нужно это брать на себя, и сделает это Стариков. Потом Маркун спросил, получал ли я от него маляву. Я сказал, что нет.