Белая полоса
Шрифт:
Саша Лагоша уже несколько недель находился в следственном изоляторе, куда приехал из ИВС, в котором провёл в общей сложности с РОВД три месяца. В РОВД он написал явку с повинной и, как сказал, был в сознанке по делу. Больше всего Сашу интересовало, сколько ему дадут. Точнее, он предполагал, что пожизненное, однако думал о том, можно ли этого избежать. Сашино преступление заключалось в том, что он грабил с пистолетом пункты обмена валют, которых у него по делу было несколько. И каждый раз обходилось без жертв, поскольку в пункте посетителей не оказывалось, а обменщица сразу отдавала через окно несколько сотен гривен и долларов. При последнем ограблении в пункте оказались трое посетителей, которых, когда кассир отдала ему деньги, он расстрелял.
Саша Лагоша разместился на верхней наре у окна. И хотя он был компанейским и общительным, чаще всего лежал на наре и думал о чём-то своём. В Киеве у него тоже была девушка.
Вторым новичком в камере
Сергей Футболист получал передачи. У Лагоши со свободы поддержки практически не было, и поэтому эта работа (передачи) на период нахождения нас в одной камере была возложена на Олины хрупкие плечи, умную голову и бесконечное трудолюбие двух маленьких рук. Оля созвонилась и встретилась с девушкой Лагоши, оказала ей посильную материальную и моральную поддержку. Для родственников людей, попавших в тюрьму, первые три месяца были шоком. И совет или предостережение в такой ситуации уже опытного человека и его слова поддержки или сострадания делили и наполовину облегчали этот душевный груз.
Следователи перестали меня посещать. Мне снова была продлена санкция. А по телеканалам раз от раза продолжались пресс-конференции руководителей прокуратуры и МВД о близившемся успешном окончании дела «Топ-Сервиса», о расследовании и передаче дела в суд. Адвокат приходил ко мне также каждую неделю, а иногда и по два раза в неделю — по вторникам и пятницам. Помимо того, что он приносил слова любви и поддержки от родных, пирожные, конфеты и другие сладости и даже небольшие кусочки сырого мяса от Оли, из которого в камере можно было сварить настоящий суп, Владимир Тимофеевич дарил мне своё душевное тепло и самую настоящую отцовскую любовь. Он был немногословен, называл меня «дорогой» и никогда не делал никаких выводов. И, как мне казалось, с большим интересом следил за развитием событий и движением дела.
Но помимо прихода адвоката с небольшими лакомствами и новостями от родных и близких людей, сам выход из камеры на следственный корпус был как временное перемещение в другой мир — ближе стоящий к свободе и человеческому обществу, к которому вёл, а точнее, от которого уводил подземный туннель. На следственку приходили гражданские люди, адвокаты и следователи, общественные защитники из родственников осуждённых, секретари и секретарши судов, молоденькие симпатичные девочки, которые ознакамливали обвиняемых с материалами уголовного дела. И если выводные Коля и Шариков знали, что ты либо лучший друг оперчасти, либо, напротив, не посещаешь её, то тебя могли после посещения адвоката не закрывать в бокс. И ты мог подолгу пропадать в кабинетах первого этажа. На следственке женщина в белом фартуке, надетом поверх пальто, продавала горячие пирожки и кофе из столовой СИЗО-13, и если адвокат заплатил ей заранее или у тебя были деньги, обращение которых было запрещено, но которые в том или ином количестве были у многих, ты мог купить пирожков в камеру или угостить своих новых знакомых. А в туалете можно было купить и напитки покрепче (а иной раз и травку) и тут же распивать их в кабинете. Или, если уплачено заранее, забрать в пластиковой или прямо в стеклянной таре в камеру. Конечно, не обходилось и без оперских шмонов, напоминавших хищную рыбу, ворвавшуюся в стаю малька. Но после того, как улов был обретён — молодой адвокат, пытавшийся подзаработать на спиртном, или скинутый в урну «ганджуб'aс» (травка), — круги на воде возвращались в прежнюю гладь, а обитатели нижнего этажа следственного корпуса — к своим компаниям, интересам и уголовным делам.
На следственке можно было встретить людей, которые появлялись или не сходили по разным причинам с экранов телевизоров. Например, Бориса Фельдмана — директора и собственника банка «Славянский», которого закрыли, как он говорил, за то, что кто-то из его подчинённых в протоколе допроса упомянул имя Юлии Тимошенко. И который, если ты просил бумагу, из потёртой авоськи сначала доставал полоску туалетной, потом серой, а потом — один или два белых стандартных листа.
А позже можно было увидеть и саму Юлию Владимировну в потёртых джинсах и белом вязаном свитере с отвёрнутым воротником, курящую и что-то рассказывающую двум малолеткам около туалета. Или большого и улыбающегося,
На следственке можно было увидеть Федура — адвоката, державшегося отдалённо, в дорогом костюме, задумчивого и с бородой. Который, как говорили, не обещал и не решал ничего. И не выходившего из курилки в потёртых брюках и пиджаке Сапоцинского, который, как считалось, разрешал любой вопрос вплоть до цвета стен в камере.
На следственке можно было узнать, кто в какой камере находится, кого выпустили, кого посадили и кому сколько дали. А также обсудить последние политические новости, решить вопрос с последующим содержанием в той или иной камере или найти себе адвоката. Жизнь на следственном корпусе била ключом, и каждый заключённый из камер следственного изолятора под тем или иным предлогом старался туда попасть.
Через несколько дней Руслан сходил к адвокату, сказал, что его девушка созвонилась с Олей и что в ближайшее время он пойдёт с Ирой на свидание. Словам его благодарности мне и Оле не было конца. А из его глаз снова текли слёзы. Видя моё расположение к Сергею Футболисту (тот был цивилизованным человеком, хотя и немного лицемерным; правда, к лицемерию в той или иной степени в тюрьме обращался почти каждый, особенно поначалу), хотя я старался относиться в камере к каждому одинаково и не обделять никого вниманием, и узнав, что Сергей тоже занимался каким-то видом восточных единоборств и тоже знал замысловатые японские названия ударов, Руслан стал навязывать во дворике Сергею спарринги, где, хотя и был ниже ростом, ногами молотил его от души, предлагая вместе в камере тренироваться и вместе набивать мозоли на костях голеней ног об угол доски лавочки. Сергей же от этого уклонялся и старался всё больше и больше держаться от Руслана в стороне.
Через несколько дней Руслан пошёл на свидание и отсутствовал три дня. Со свидания он вернулся счастливый. И снова на его глазах были слёзы. Он сказал, что его девушка обещала ждать. Кроме того, он принёс две большие клетчатые сумки и сказал, что ему нужно дать несколько пачек сигарет контролёрам, которые ему помогли их донести. Затем начал выкладывать содержимое сумок на нары и выставлять на стол. В сумках были шоколадные конфеты в коробках и шоколад, которые из Санкт-Петербурга поездом передала моя мама, разные консервы, открывавшиеся без ключа, колбаса и мясо в нарезке и целиком в упаковке, разные салатики и домашние продукты, котлеты, домашняя колбаса, жареное мясо и курица-гриль, купленные в магазине домашней пищи, красная рыба — сёмга, горячего и холодного копчения скумбрия. А также белая скатерть, сервиз из стеклянных тарелок и чашек, набор мельхиоровых ложек, вилок и ножей, хрустальные рюмки и фужеры для коньяка, салфетки, кока-кола, бутылка «Хеннесси» и несколько бутылок водки «Союз Виктан».
Каждый ел и пил, что хотел, а вечером, изрядно выпивший и снова со слезами на глазах, меня к туалету подозвал Руслан и сказал, что он так больше не может и должен мне кое-что сказать.
— Я мусор, — сказал он.
— Ну и на здоровье, — сказал я, — большое тебе за всё спасибо!
На следующее утро Руслан аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет все стеклянные бутылки и отдал их с мусором. А посуду, столовые приборы и хрусталь сложил к себе под нару в сумку, которую в этот же день при обыске отшмонали. Руслан не говорил мне, на кого он конкретно работает. Хотя меня это и не интересовало. Руслан рассказал, что он уже осуждённый и должен находиться на лагере, но его попросили остаться и поработать здесь. Он сказал, что сотрудничать начал на свободе, когда его приняли с пистолетом, и человек ему помог. Потом этот человек ещё не раз выручал. И он, Руслан, очень сожалеет, что в этот раз он человека очень подвёл. Но если бы не этот человек, как сказал Руслан, то ему бы дали в суде за вооружённые ограбления, бандитизм и другое не десять лет, а пятнадцать, и ниже уже не могли. Руслан сказал, что пишет на меня бумаги, но ничего такого — только то, что я говорю в камере, — и предложил писать вместе (точнее, он будет писать то, что я скажу). Я ответил, что в этом необходимости нет. Точнее — что он может писать с обвинения либо с моих показаний, которые я готовил для суда, если это ему чем-то поможет, и в которых никакого секрета нет. Однако всё же посоветовал Руслану к этому не прибегать, а получать и собирать информацию стандартным способом, что ставило Руслана в затруднительное положение — по его словам, для того, чтобы не поехать на лагерь, а остаться в СИЗО и сидеть в этой камере, нужно что-то давать. Руслан говорил, что он не сидит конкретно под меня, а пишет на всех. Но как-то со мной поделился, что к нему по мне приезжали из Генеральной прокуратуры. И когда он им сказал, что Шагин ни в чём не виноват, ему ответили: «это не Ваше дело». Было понятно, что если не Руслан будет писать бумаги, это будет делать кто-то другой. Больше к этой теме ни я, ни он не возвращались.