Белая ворона в академии Аусвер
Шрифт:
И когда подросла, даже взял в помощники. Пол в храме мыть, двор мести, пыль с корешков протирать. Он же научил и чтению, и письму. Оклад жрецы не платили.
Правда, кормили тем, что от подношений прихожан оставалось, и это хоть как-то отца утешало.
Вообще он, видя мою тягу к храму, даже пытался в Оракулы меня определить, чтобы, значит, избавиться, или, как у нас говорят, руки умыть.
Жрецы посовещались и пригласили коллегу из самого Зенона, проверить меня, значит, на Оракульский дар.
Увы, и тут отца ждало разочарование.
Прибывшие Зенонские жрецы никаких талантов к Голосу Богини у меня не обнаружили. И, кстати, магического дара тоже.
То, что я магичка — как-то случайно обнаружилось, и то совсем недавно.
Но если по порядку — приезд гостей из Зенона дорого обошёлся дистрикту-113-А. В буквальном смысле.
Жрецы, опять же, посовещались (что-что, а совещаться они умеют) и обязали выплачивать долги, в которые храм влез, — ни много ни мало пятнадцать пьясов и шесть су… правильно, Мариша Зайко, который всех и взбаламутил. То есть моего отца.
В тот день он так меня выпорол…
Еле ноги унесла, пока он отдыхал, чтобы ко второй части «воспитательной беседы» приступить. Неделю носа не высовывала из сторожки, — сторож при молельне меня пригрел и даже примочки на ушибленные места ставил, а ещё кормил чёрствыми пряниками… вкуснотища!
На отца я была не в обиде, кстати. Жил как умел. Из шкуры лез, чтобы сёстрам на приданое скопить. Все сбережения тогда ему пришлось храму отдать.
Но, на моё счастье, после меня один только раз Четырёхликая «наказала» Мариша Зайко девкой, а на следующий год «одарила» двумя сыновьями сразу.
Правда, мама последние роды недолго пережила…
Вскоре в доме у нас появилась мачеха — бездетная вдова, которая приняла всех нас, как родных. Одна за другой вышли замуж старшие сёстры, потом — младшая. Не все счастливо, но… Для меня мало что изменилось.
Мачеха, наконец, родила отцу сына, потом второго, третьего… поэтому моя помощь по дому пришлась очень кстати. Словом, жизнь текла своим чередом, что та Даная.
Я нянчила братьев, по-прежнему помогала в молельне и старалась меньше маячить у отца перед глазами.
Нелюбимый ребенок не значит не любящий… Но об этом сложно говорить.
Лучше расскажу, как у меня обнаружился магический дар.
Это случилось неожиданно в первую очередь для меня самой.
Я лежала в горячке, когда однажды ночью наш дом обступили люди с факелами.
Мариш Зайко растолкал нелюбимую дочь и сообщил, что «народ требует ведьму на суд». Так сказать, «призывает к ответу».
Надо сказать, я слабо соображала из-за жара.
Помню, как трясла головой, пытаясь сообразить, что к чему, почему мачеха жмётся к печке, прижимая к себе сыновей…
Помню, как отец, пустив суровую мужскую слезу, открывает двери односельчанам…
Не били, нет. Наоборот, старались держаться подальше, выставив перед собой вилы.
Очумело мотая головой, поджимая босые ноги (обуться-то не дали), сообразила, наконец, чего от меня хотят. То есть за что судят.
Дело в том, что незадолго до обозначенных событий, меня, по словам односельчан, «застукали за волшбой».
Дело было так…
Я как раз возвращалась из молельни, когда услышала жалобный детский плач.
Скажите, в каком дистрикте не плачут дети? Да по сто раз на дню глотки рвут, и громче всех — мои же братья, так что можно было спокойно идти себе мимо. Но что-то всё же тогда меня остановило. На свою беду. Или на счастье?
Ревела во всё горло соседская девчонка, Маняшка. И не просто так ревела, а по делу.
Дело звалось «Бусик», и было оно уж целый месяц как усатым-полосатым-и-вообще-любимым-до-невозможности, а сейчас же истово барахталось в колодце. Само или какие мальчишки помогли (я, если честно, братьев заподозрила) — не известно, у колодца на тот момент только Маняшка и была.
Размазывая по чумазой мордашке слёзы, надрываясь, звала Бусика…
Что-то тогда в душе лопнуло. Да и Бусика с Маняшкой жалко стало…
Я сама не поняла, как это случилось, честно… Только тело словно насквозь прошило разрядами тока, ладони чуть не задымились… А в следующий миг над колодцем поднялся столп воды. С ошалевшим Бусиком на пенном гребне.
Прижимая к себе мокрого, несчастного до невозможности котёнка, девочка унеслась, со страхом на меня оглядываясь.
А у меня ноги подкосились, в голове шумело, а перед глазами заскакали мошки.
Мачеха, обнаружив меня у колодца, пощупала лоб и пенять не стала за то, что припозднилась. Уложила, даже компрессы на лбу меняла. Кажется… Я это всё как в тумане помню. Сильная горячка началась, а тело обмякло и было словно не моё, слушалось через раз.
Вот, именно тот случай «на суде», который состоялся на месте, не отходя от отчего дома, мне и припомнили.
Главным аргументом односельчан было то, что «Эда ж какая силища-то у красноглазой ведьмы?!». И — «А ежели она паводок подымет?!» А ещё — «Али землю, наоборот, иссушит, это ж без урожая останемся!».
Словом, то, что я — ведьма, было определено сходу и вверялось мне в вину априори, не требуя доказательств. Доказательства вон они — счастливый и здоровый Бусик и вцепившаяся в него напуганная и избегающая поднять на меня глаза Маняшка.
И никому невдомек, что не смогу я никакой паводок поднять! Даже если в Данае всю скотину перетопят…
Вон, из колодца непонятно каким чудом воду подняла — и вся выдохлась. Так, что тут же в горячке свалилась…
Первые выкрики «Утопить!», «Утопить проклятую ведьму!» я пропустила.