Белая ворона

Вран Карина

— Не знаю, — пока я страдаю от трудностей перевода, моя китайская мать мнется.

Мамаша балбеса, как заправский пиар-менеджер, начинает втирать, что чай с мамой Вэйлань — это лучшее, что могло случиться с нашей семьей. Событие, которое никак нельзя пропустить.

Ведь у мамы Вэйлань есть знакомства в садике.

— Но ведь Мэйли только годик исполнился… — мямлит моя женщина. — В детский сад берут с трех лет.

— С двух! — делает ход эта прирожденная рекламщица. — Вы не знали? В нашем районе открыли прекрасное место

с дошкольной подготовкой. Там принимают с двух лет. Но требования к детям и родителям очень серьезные. Мама Вэйлань поделится с нами тем, что знает.

Извилины мои раскалились, чтобы я смогла понять — а что, собственно, нам впаривают?

— Мама Мэйли, вы должны прийти, — контрольный моей нерешительной. — Это ради блага вашего ребенка.

— Хао дэ…

Хао в третьем тоне, что значит: «Хорошо».

Ма, на что ты нас подписала?

Эта бойкая балбесова мать переходит на третью космическую, и я уже с пятого на десятое выцепляю информацию, когда и где нам с ма назначена встреча.

И ну совсем не понимаю, зачем нам туда, в самом-то деле, идти? Если даже не с трех, а с двух лет меня запихнут на нары… зачеркнуть! Отправят ходить строем… Зачеркнуть! Отведут в детский сад… Да, приемлемая нейтральная формулировка.

Короче, в любом случае, до неволи мне еще год. Год!

А чай пить — завтра.

Хм-м…

Ужасно клонит в сон, все же перенапрягла я хилый детский разум с попытками в скоростной перевод.

Но один вопрос не дает мне спокойно вырубиться прямо в теплых и заботливых руках.

Мать моя, китайская женщина, кто ты?

Сейчас кто-то покрутит у виска. Мол: мама, папа — это база.

Или бабамама, как местные говорят.

Даже если они чужие мне-прошлой, у меня-нынешней других ма-ба нет. И не предвидится.

Как можно не знать их имена?

Не надо грязи! Имя отца я знаю. Его называла по имени ма, когда он вернулся домой ближе к ночи. Под градусом. Он тогда бормотал что-то похожее на: «Лайла», — и обнимал дверной косяк.

На самом деле говорил он: «Хуилай», в значении — я вернулся.

Мне это остро напомнило, каким красивым приходил с мероприятий мой драгоценный муж. Распахивал объятья, восклицал только ему понятное: «Лайла!» — и пытался на меня дыхнуть.

Да, были недостатки в нашей с ним совместной жизни. Но будь шанс — я бы всё повторила. От и до.

Отвлеклась. Ба зовут Ли Танзин. Ли — фамилия, Танзин — имя. Самый тихий или очень тихий. Тишайший, я бы так перевела.

Если не считать пьяненьких приходов после последнего рабочего дня, ба и впрямь у нас с ма очень тихий.

С ма всё куда как сложнее.

Она чаще всего — мама Мэйли. Очень редко, для курьера доставки, например, она госпожа Ли. Госпожа — это просто вежливое обращение, не стоит додумывать лишнего.

Имя, мать! Имя!

Да она сама себя называет «мама Мэйли»!

С моей стороны это выглядит так, будто человек

сознательно отказывается от имени собственного, чтобы быть приложением к другому — маленькому — человечку. И немножко частью фамилии мужа.

Кто она сама?

Очень хороший вопрос.

Эх… Если бы я умела читать, провела бы операцию «Ы». Ну, вы знаете, чтобы никто не догадался.

Я бы проникла в спальню родителей (это мне не трудно, так как все еще ночую с ними, не отдельно). Нашла бы (после долгих и неустанных часов наблюдений), где они держат документы. Там бы взяла паспорт ма. Готово!

Увы. Пока что этот тернистый путь не для меня. Остается прислушиваться и ждать, пока она (мать моя китайская женщина) не раскроет свою личность.

Я терпеливая. Дождусь.

Или выучу китайский, который письменный.

Даже интересно, что наступит раньше?

День моего первого выхода в свет проходит как-то сумбурно. Завтрак стандартный, мне в нем перепадает клейкая рисовая каша и соевое молоко. У родителей каша выглядит интереснее. Она на курином бульоне, с фасолью, грибами и зеленью.

Счастливые: в моей даже соли и сахара нет.

— Ай-йя. Наша Мэйли ест аккуратнее.

Ма зрит в корень: я отвоевала право есть ложкой в первые же дни осознанного пребывания в данном туловище. Ложка, кстати, забавная, с плоским дном.

Батя (я нашла-таки аналогию к «баба», что не доводит меня до хохотулечек) свою версию каши пролил на стол, уделал край рубашки, забрызгал ма…

Есть прям заметная разница, как ест ба и как употребляет пищу ма. Он противненько чавкает, нередко говорит и жует одновременно, может и иные звуки издавать во время еды… Ма ест аккуратно. Тихо, рот закрыт, палочки держит — залюбуешься.

У нее буду учиться, когда подрасту. Не у бати, это прям сто процентов.

Пока ба бурчит и ходит переодеваться, призвав на помощь ма, тихонько подтягиваю к себе мамину тарелку.

Поесть нормальной человеческой еды! Хоть разочек!

А не эту вот клейкую безвкусную бурду.

— Ли Мэйли! — грозный рев разъяренной тигрицы.

Застукали! Дергаюсь: рефлексы, они такие. Цепляю ручонкой край миски, та переворачивается…

Стул, стена, полкухни в еде. Все, что не заляпал батя, я довела до «ума».

— Хи? — вырывается полувопросом.

— Ай-йя! А-Ли!

Довели мать. Закончились у бедной китайской женщины нормальные выражения, остались только смысловые частицы. И уменьшительно-ласкательные для выражения чувства любви к драгоценной дочурке.

В итоге ма возится с уборкой все утро и большую часть дня. О чае с другими «ма» вспоминает чуть ли не в последнюю минуту. Одевает меня, одевает, пока я не становлюсь похожей на капусту.

В этом двигаться неудобно. Мне дискомфортно, женщина! О каком социальном взаимодействии может идти речь, если у меня на свободе только голова и кисти рук?