Белка в колесе фортуны
Шрифт:
– Нет, это я клоню к тому, что деньги все же плохое средство оплаты в данном случае. Лучше давай вернемся к поцелуям.
– Пять тысяч долларов за пакет крупы! – закричала Катя, точно она была на торгах и изо всех сил старалась, чтобы ее услышали на последних рядах зала.
– Десять поцелуев, и мы мирно расходимся, – вкрадчиво ответил Федор и сделал шаг вперед.
– Шесть тысяч!
– Нет.
– Восемь.
– Нет. Десять поцелуев.
– Целых десять? Да это грабеж среди бела дня! И зачем вам столько?!
– Хорошо, я согласен на пять.
– Имейте совесть! Два, и
Выпалив эти слова, Катя осеклась. Ох, это что она делает? Что говорит?
С ума сойти… да она даже не заметила, как с денег перескочила на поцелуи. Боже! Она стоит напротив своего врага и торгуется с ним, сколько раз будет его целовать? Кошмар…
– Хорошо, – заметив на лице наследницы замешательство, сказал Федор. – Пусть будет два поцелуя. Значит, договорились?
Катя окончательно растерялась. С одной стороны, то, что происходит, – это ни в какие рамки не лезет. С другой – всего два молниеносных чмока, и у нее целый килограмм гречки или риса. Один поцелуйчик, еще один поцелуйчик… – это же быстро, необременительно и по сути ничего не значит. Даже политические лидеры иногда это делают прямо на глазах у народа – телевизор врать не будет. Так что если представить себя президентом одной страны, а Архипова президентом другой и относиться к этому как к акту урегулирования конфликтов или к акту погашения будущих войн, то это даже необходимо сделать!
«Это во имя мира и согласия на планете Земля», – пришла к выводу Катя, и желудок, заныв, абсолютно с ней согласился.
– Договорились. Два поцелуя, и пакет с рисом мой.
Архипов сделал шаг вперед, и мыски его сандалий оказались как раз на черте. Катя, считая, что откладывать платеж нет смысла, и, все еще подбадривая себя девизами «миру мир!», тоже сделала шаг вперед, и пальцы ее босых ног тоже замерли у черты.
Он смотрел на нее – на короткую челку и острый носик, а она смотрела на его подбородок. Их разделяла только граница – тонкая, местами затоптанная линия на песке…
Федор почувствовал острое желание дотронуться до Катиной щеки, погладить усыпанную недавно выступившими конопушками кожу, коснуться ее губ своими губами и… Но больше всего он сейчас хотел, чтобы она ответила на его поцелуй. Обязательно ответила.
Катя же думала о рисе. О рассыпчатом белом рисе, переваливающемся через край одной из ее кастрюль. Жалко, что нет ложки – большой, очень большой…
– Ну, – нетерпеливо сказала она и закинула голову назад. Чего тянуть-то, есть же хочется!
Карие глаза встретились с глазами густого зелено-коричневого цвета. Несколько секунд тишины и какой-то странной тупой боли в груди. Катя вздрогнула. Рис? Какой еще рис…
– Я сейчас, – сказал Федор и… резко направился к палатке.
Вернувшись, он протянул ей целлофановую сумку-пакет и просто сказал: «Приятного аппетита». Не дожидаясь каких-либо слов благодарности, он пошел к гамаку. Эх, Карл Антонович, такой щедрости вы бы, наверное, не одобрили. Федор улыбнулся, сунул руки в карманы шорт и поддал ногой плоский голубоватый камень.
– Но… – тихо протянула Катя, заглядывая в пакет. Рис, коробка с картофельным порошком, банка варенья, хлеб… Он отдал это просто так? Вот просто так? – Эй! – крикнула она. – Федор Дмитриевич!
Он засмеялся – громко и искренне, потом оглянулся и спросил уже серьезно:
– А ты хочешь?
– Но я же должна… Мы вроде договорились…
– Возьми продукты бесплатно, считай – я просто с тобой поделился.
– То есть я могу уже идти? – решила уточнить Катя.
– Да.
– И… могу все это съесть?
– Можешь.
Катя сглотнула набежавшую слюну и часто-часто заморгала. Во дела!
– Ну я тогда пошла, Федор Дмитриевич.
– Иди, – благословил он, улыбаясь.
К добытой провизии Катя отнеслась весьма ответственно. И как ей ни хотелось съесть все и сразу – она этого не сделала. Залив кипятком картофельный порошок, тщательно перемешав полученную массу – ни один комочек не должен омрачить предстоящей трапезы, она почистила ножиком кусок коры дерева и, орудуя им как ложкой, принялась наслаждаться «необыкновенной вкуснятиной», которая еще несколько минут назад была самым обыкновенным полуфабрикатом.
Язык и нёбо она обожгла, но это были мелочи по сравнению с тем, что она наконец-то ела. Просто ела!
– М-м-м, – закатывая глаза от наслаждения, протянула Катя. – М-м-м.
Решив побаловать себя еще и хлебом с вареньем, она приготовила четыре сладких бутерброда и, взобравшись с ногами на свою вечно расползающуюся в разные стороны кровать, не торопясь умяла один за другим.
– Жизнь прекрасна! – выдохнула Катя и облизала губы. – Прекрасна!
Остальные продукты она хорошенько спрятала под ветки в углу домика-этажерки.
– Вы мои и только мои, – сказала им Катя и на всякий случай погрозила пальцем, лежите, мол, и никуда не пропадайте – на вас вся надежда.
Теперь можно было не беспокоиться – еще неделю она вполне выдержит. Сыта, конечно, не будет, но ее положение уже не столь плачевно, как еще несколько часов назад.
Запись в дневнике (будет смята и выброшена в костер):
«А знаете, Карл Антонович, я тут пришла к выводу, что мужчины тоже люди. Есть в них нечто человеческое и нормальное. Я и раньше об этом догадывалась, но все же куда лучше, когда это подтверждается крепкими аргументами. Вот возьмем Архипова… Ничего хорошего от такого индивидуума ждать не приходится – наглый, самовлюбленный богач! А вот интересно, когда вы отпишете свое состояние мне, у меня будет больше денег, чем у него? Хорошо бы больше… Ну так что я говорила… Ага, значит, он ни на какого принца не тянет, но вот сегодня совершил нормальный человеческий поступок – отдал мне продукты просто так, без какой-либо платы. Молодец.
Хотя, с другой стороны, мне это не очень приятно, и я мучаюсь вопросом: почему он не стал целоваться? Вот почему? Я ему что… неприятна?..
Кажется, я запуталась… Ладно, буду думать, что у него просто случился неадекватный приступ доброты на фоне приближающегося кризиса среднего возраста. Да, пусть так.
P.S. Но все же… почему он не стал меня целовать?»
Еще одна запись в дневнике – буквы ровные, и никаких сомнений: