Белка в колесе
Шрифт:
Я вернулся. Как если бы проснулся и открыл глаза, и оказался в "штурманской рубке". Комната набита техникой, экранами. Я сижу в кресле перед одним из них. Минога, прищурившись, посмотрел исподлобья:
– Всё нормально?
– Да.
– Славка тоже в норме, ладно, на сегодня хватит.
– Как у тебя это получается, как я оказываюсь в нём?
– криво усмехнулся я, после Славки мне ещё долго не по себе, нутро переворачивается от той боли, которая плещется в голове парня.
– Ты и я - программы, сам знаешь, - жёстко ответил Минога и отвернулся от меня.
– А вот найти адрес Славкиного "третьего глаза" оказалось непросто. Но нашёл в одном из архивов. Дальше подключение одного виртуального канала к другому, минутное дело и вы в сети.
На экране - грязно-серый потолок и трансформер, чёрный, плоский, похожий на морского ската, движется с тихим свистом между койками и висит над головой каждого. Кадр застыл, это то, что я видел Славкиными глазами перед уходом.
Минога иногда переводит мне немного монет на счёт, крохи. Никому неизвестно, кто он на самом деле. Ходили слухи, что это сам Хантер, хозяин игры.
– Завтра опять жду, - сказал Минога, жилистое неулыбчивое лицо его изобразило улыбку, - нам лучше поторопиться. Сам понимаешь.
Я кивнул и пошёл домой.
Человек очень быстро привыкает ко всему, вот и я привык называть домом этот кем-то нарисованный мир. Намеренно проехал в подземке, прошёл пешком по мосту. В центре города превосходная графика. Особенно вечером, когда все возвращаются с работы, идут куда-нибудь отдохнуть.
Свет неона дрожит, отражаясь в лужах, только что прошёл дождь. Блестят перила моста. Запах мокрого асфальта, моря, тёплого летнего дождя. Шпили стоэтажек подсвечиваются огнями. Над Третьей Авеню со вчерашнего дня висит остров-кафе. На его причале уже пришвартовано около десятка воздушных катеров. А вечер ещё только начинается. Но завтра его здесь не будет, уйдёт к фьордам - пятничная гонка.
Над головой пролетел птеродактиль, сорвало шляпу от взмахов крыльев, я поймал её уже у самой воды. Ящер покружил над городом. Конечно, пошёл в сторону пролива, гоночные фьорды там. На спине виднелся наездник в красном шлеме.
Опять пошёл дождь. Лупанул по мне и по лужам. Я подставил ему лицо. Пусть не моё, нарисованное всего за пять монет, и которое ничего не чувствует. Чтобы просто представить, что я там, в том мире, где всё по-настоящему. Идёт дождь, я возвращаюсь домой промокший, и Маринка не прячет счастливые глаза.
Дома выяснилось, что сегодня опять плохо с сетью. Эти не до конца прорисованные комнаты, половина тарелки с куриной голенью, будто её уже кто-то ел, сквозь пол просвечивает нижний этаж, у Маринки нет уголков губ и глаз. Она от меня отворачивается, грустно улыбаясь.
Противно понимать, что просто на это не хватило монет. Нам присвоен третий уровень. Но здесь стало совсем плохо с работой.
Люди не болели, не умирали, дети не росли, старики не старились.
Хуже всего тем, кому придётся вернуться повзрослевшим в детское тело. Мой десятилетний не появляется вот уже полгода. Теперь ему двадцать восемь.
Нахожу его в борделе, на Марсе. Темно, тесно, сколько их там... трое, четверо, тела, тела. Но доступ по-прежнему прямой. В меня летит берц:
– Отключу доступ, я тебе давно сказал!
Комната рушится квадратами. Жду. Через пару минут появляется кровать, плывущая в невесомости, сын - один, боком, голый и злой.
– Сегодня среда, вы договаривались с матерью видеться по средам. На звонки ты не отвечаешь вот уже месяц. А завтра мне придётся исчезнуть. Мать не рискнула зайти первой. Ты ведь знаешь, я не могу подключить другой доступ.
Молчит. Одевается. Надо же, выстроил себе возможный будущий облик из себя десятилетнего в двадцативосьмилетнего. Значит, деньги есть - это хорошо. Похож на меня - это приятно. Одевается, значит, мать для него ещё что-то значит. Зову Марину.
– Прости, забыл, мам.
– Ничего, я понимаю, у тебя дела.
Я ухожу, не могу слушать, как Маринка говорит с ним. Этот дрожащий голос. Боится. Что сын не дослушает, сорвётся, отключится, а ей охота, чтобы он услышал её.
– ... не вздумай обижаться на меня. Я просто боюсь за тебя...
Доносится сзади. Когда-то со мной также говорила мать, пришло время, и мы вдруг произносим их слова.
Время. Есть ли оно ещё у нас? Я вернусь в себя тридцатилетнего, а Лёшка - в десятилетнего. Оно ему надо? Да вернёмся ли мы?
"Наши тела будут нас ждать. Придёт время, и мы просто вернёмся домой, отыграв очередной гейм..."
Сегодня я остаюсь со Славкой особенно долго. Эта странная полуразрушенная больница, снующие беззвучно, чёрные как пропасть трансформеры. Я вижу их лишь глазами инвалида детства, Славки Скорынина, прикованного к своей жуткой кровати.
– Слав, ты никогда не выходил на улицу?
– После того, как Светлана Владимировна стала другой, не. Да и зачем мне. Я глупый, я знаю, что потеряюсь.
– Давай. Пойдём. Со мной.
– А давай, - неуверенно усмехнулся Славка.
– Светлана Владимировна только не разрешит.
– А ты без спросу.
– Ага, нельзя же.
– Если ты нам не поможешь, мы скоро исчезнем навсегда, Слав.
– Это плохо. Мама говорила, людям надо помогать.
– Как ты думаешь, кто здесь самый надёжный из твоих друзей? Нужны ещё двое.
– Жека и Серёга Леденец. Когда меня Светлана Владимировна била током, они стучали по ней ногами. За это - карцер. А там ледяные стены. Они знали и всё равно стучали. Светлана Владимировна не живая, ей всё равно. А мы живые.