Белларион
Шрифт:
— Что случилось, брат мой? — равнодушно спросил минорит, уставившись глазами-бусинками на Беллариона, который шарил пальцами внутри сумы и даже вывернул ее наизнанку.
— Меня обокрали! — испуганно произнес тот, убедившись, что она пуста, и подозрительно взглянул на монаха.
— Обокрали? — откликнулся тот и участливо улыбнулся. — Я ничуть не удивлен, сын мой. Разве я не говорил тебе о ворах и разбойниках, скрывающихся в этом лесу? Если бы ты спал не так крепко, то наверняка лишился бы и самой жизни. Так что будь благодарен за это Богу, чье милосердие проявляется даже в неудачах. Знай, что всякое наказание Господне лишь предупреждает нас о куда большей каре, которой мы достойны за наши грехи. Утешься этим, сын мой.
— Да, да! — передразнил Белларион, все так же подозрительно глядя на него. — Легко философствовать по поводу чужого горя.
— Дитя мое! О каком горе ты говоришь? Велика ли потеря в конце концов?
— Пять дукатов и письмо, — горячо ответил Белларион.
— Пять дукатов! —
— Хулу?
— А как иначе назвать твой гнев, твой ропот по поводу столь незначительной утраты, когда тебе следовало бы возблагодарить Создателя за то, что ты сохранил гораздо большее, а также за то, что он послал меня к тебе в час твоей нужды.
— И за это тоже? — недоверчиво спросил Белларион.
Выражение лица монаха изменилось — на нем отразилась мягкая печаль.
— Я прочел твои мысли, сын мой, и они огорчили меня, — кротко улыбнулся он. — Я узнал, что ты, оказывается, подозреваешь меня. Меня! Но почему? Разве могу я оказаться вором? Неужели я решился бы погубить свою бессмертную душу из-за каких-то пяти дукатов? Разве ты не знаешь, что мы, недостойные братья святого Франциска, живем, как птицы небесные, не заботясь о дне завтрашнем? Мы полностью вручаем себя Божьему провидению — зачем мне пять дукатов или даже пять сотен? Без гроша в кармане, с одним посохом в руках, я могу сию минуту отправиться отсюда в Иерусалим, питаясь одной милостыней, которой Бог никогда не лишает нас. — Он широко, наподобие креста, раскинул руки в стороны. — Сын мой, обыщи меня, если хочешь. Смелее!
Белларион покраснел и пристыженно опустил голову.
— Это… я думаю, ни к чему, — запинаясь, ответил он. — Твоя одежда служит лучшим подтверждением твоим словам. Но в один момент мне показалось… — он опять запнулся и с чувством произнес: — Прости меня, брат мой.
Монах медленно опустил руки и шагнул к нему.
— Сын мой, — положил он свою худую, длинную ладонь на плечо юноши, и тот почувствовал на себе хватку его пальцев, тонких и цепких, словно орлиные когти, — забудь о своей потере. Я здесь для того, чтобы возместить ее. Мы пойдем вместе, и ряса святого Франциска достаточно широка, чтобы поддержать нас обоих, пока мы не доберемся до Павии. Это будет тебе моим прощением.
Белларион с благодарностью взглянул на него. Тебя воистину послало само провидение.
— А что я говорил? Теперь ты сам в этом убедился. Benedicamus Domine note 19 .
— Deo gratias! note 20 — заученно ответил Белларион, но теперь его слова прозвучали искренне и сердечно.
Глава II. СЕРЫЙ МОНАХ
Они двинулись в путь, и Фра Сульпицио — как монах назвал себя — уверенно, будто давно успел изучить окрестности, повел его через лес в сторону дороги. На ходу монах забрасывал Беллариона вопросами.
Note19
Благословен Бог (лат.)
Note20
Благодарим Господа (лат.)
— Ты сказал, что у тебя украли еще и письмо, так ведь?
— Да, — с горечью откликнулся Белларион, — и оно было для меня куда дороже, чем эти пять дукатов.
— Письмо? Не может быть! — не поверил монах, и его глаза алчно блеснули. — И что же такое было в нем?
Белларион, помнивший содержание письма наизусть, пересказал его слово в слово.
Фра Сульпицио озадаченно почесал в затылке.
— Боюсь, я не настолько хорошо знаю латынь, — сказал он и, заметив удивленный взгляд Беллариона, поторопился добавить: — Мы, недостойные братья святого Франциска, добровольно отвернулись от славы ученых мужей. Ученость мешает смирению.
— О, я это уже понял, — вздохнул Белларион и перевел текст на итальянский: — «Возлюбленный сын наш Белларион, воспитанник монастыря Всемилостивой Божьей Матери в Чильяно, направляется в Павию, чтобы усовершенствоваться там в науках. Мы вверяем его промыслу Божию и уповаем на помощь нашего ордена, равно как и других братских орденов. И да будет благословение Господне на всех оказавших ему содействие во время его путешествия».
Фра Сульпицио понимающе кивнул.
— В самом деле, это невосполнимая потеря. Но могу тебя заверить, что, пока мы вместе, мое присутствие восполнит утрату этого письма, и прежде чем мы расстанемся, я попрошу аббата монастыря августинцев на Сезии снабдить тебя таким же. Я уверен, он не откажет мне.
Юноша сердечно поблагодарил монаха, еще раз внутренне укорив себя в недавних подозрениях на его счет, и они замолчали.
— Значит, тебя зовут Белисарио, верно? — Фра Сульпицио первым возобновил разговор. — Странное имя.
— Не Белисарио — Белларио или, точнее, Белларион.
— Белларион? Совсем уж нехристианское имя. Кто тебя таким наградил?
— Меня окрестили Иларио в честь святого Иларио, которого я считаю своим небесным покровителем.
— Но почему тогда…
— О, на этот счет существует целая история, — поспешил ответить Белларион и, получив приглашение продолжать, приступил к повествованию. Юноша сообщил монаху, что, по его предположениям, он родился примерно в 1384 году, но не помнит ни места рождения, ни своей семьи.
— Я даже не представляю, — продолжал он, — как выглядели мои отец и мать. Что касается отца, то я не сомневаюсь только в том, что он существовал. Относительно своей матери я могу лишь сказать, что она была грубой, сварливой женщиной, перед которой трепетала вся семья, включая моего отца. Одним из моих самых ранних впечатлений было чувство страха, которое мы испытывали всякий раз, заслышав ее рассерженный голос, резкий, какой-то скрипучий. Он и сейчас стоит у меня в ушах, когда я вспоминаю, как она звала мою сестру Леокадию — единственное имя в моей семье, которое я запомнил, — и то лишь, вероятно, потому, что моя мать часто повторяла его. Нас было несколько детей; в памяти у меня сохранилась удивительно ясная картинка, как полдюжины неуклюжих мальчишек заняты какой-то игрой в пустой холодной комнате с желтыми стенами и разбитым окном, сквозь которое ветер засекал снаружи тоненькие струйки дождя. С улицы доносились звуки ударов металла о металл, словно по соседству вовсю трудились оружейники. Мы все находились под присмотром Леокадии, видимо старшей из нас; я смутно припоминаю долговязую девчонку, чьи худые ноги просвечивали тут и там сквозь дырявую юбку, и ее узкое, маленькое личико, обрамленное густой копной соломенных нечесаных волос. Как сейчас, я слышу скрип лестницы под тяжелыми шагами и пронзительный голос, прокричавший: «Леокадия! », после чего все мы бросились прятаться по углам.
Это все, что я могу рассказать о своей семье, брат мой. Ты, наверное, можешь подумать, что лучше уж вообще ничего не помнить, но этих обрывочных воспоминаний вполне достаточно, чтобы при желании построить на них романтическую историю и представлять себя рожденным во дворце наследником знатного рода.
Относительно даты этих событий 1389-й или 1390 год — у меня есть подтверждения аббата и свои собственные предположения, основанные на реальных исторических событиях тех времен. Возможно, ты знаешь, что в этих самых местах, где мы сейчас находимся, тогда шла жестокая война между Монферрато и Мореей note 21 , гибеллинами note 22 и гвельфами note 23 . И однажды вечером в нашем городе появился мародерствующий отряд всадников Монферрато. Грабеж и насилие, ужас и смятение воцарились в каждом доме — даже в нашем, хотя мы почему-то мало боялись разграбления. Я помню, как мы дрожали в ту ночь, скорчившись в темноте друг возле друга, помню всхлипывания Леокадии и других детей, помню тяжелое дыхание моей испуганной матери, впервые не внушавшей нам страха, поскольку все мы чувствовали какой-то необъяснимый ужас, какую-то неотвратимую опасность, неумолимо надвигающуюся на нас. Почему-то до этого момента у меня в памяти лучше запечатлелись звуки, чем образы, но в дальнейшем мои воспоминания проясняются: вероятно, пережитый мною кризис помог мне обостренно все воспринимать. Думается, только инстинкт самосохранения заставил меня тогда тихо встать, выйти из комнаты и спуститься по головокружительной лестнице вниз на улицу. Я помню, как свалился с последних ступенек прямо в уличную грязь, но не заплакал, как непременно сделал бы в иной раз, поскольку в тот момент меня беспокоили более серьезные вещи: неподалеку я услышал крик, от которого кровь словно застыла в моих молодых жилах. Справа от меня занималось красноватое зарево пожара, и, связывая его с угрожавшей мне опасностью, я побежал в противоположную сторону, спотыкаясь и хныкая от страха. Дома скоро кончились, и я очутился на дороге, ведущей, как мне тогда показалось, в бесконечность и освещаемой неверным светом встающей луны. Впоследствии, размышляя об этих событиях, я пришел к выводу, что городок, где я родился, не имел ни стен, ни ворот или же наш убогий квартал находился вне их.
Note21
Морея — так в средние века и в эпоху Возрождения назывался греческий полуостров Пелопоннес; очевидно, речь идет о династических обязательствах Монферрато перед византийской императорской династией (Палеологами)
Note22
Гибеллины — прозвище, данное в Италии XII в. сторонникам германских императоров; эта «партия» состояла в основном из представителей феодальной аристократии. Само слово произведено от искаженного родового имени императора Священной Римской империи Конрада Вайбелингена
Note23
Гвельфы (от нем. Whelf — «волчонок», то есть выкормыш волчицы, покровительницы Рима) — сторонники папы и итальянской независимости. Ожесточенное противостояние гвельфов с гибеллинами разделяло всю страну на протяжении XII — XV вв. Основу «партии» гвельфов составляло торгово-ремесленное население городов