Белларион

«Полузверь, полубожество» — так однажды отозвалась о Белларионе принцесса Валерия, даже не подозревая, что такое определение применимо вообще к кому угодно.

Анонимный хроникер, сохранивший для нас ее слова, решил, однако же, развить эту мысль и, предварительно заметив, что принцесса сказала одновременно и слишком много, и чересчур мало, попытался доказать, что если божественное в человеческой натуре уравновешивается ее животными проявлениями, то такой человек ни плох, ни хорош. Далее он привел в пример скромного свинопаса, в ком божественное начало практически затмевало все человеческое и кто впоследствии был вознесен волею провидения к величайшей славе, и великого принца, чье существование мало чем отличалось от скотского.

Но это, конечно же, крайности, между которыми хроникер насчитывает не менее дюжины промежуточных ступеней, иллюстрируя каждую

Блестящее знание истории, чистый и ясный тосканский диалект, на котором писал автор, многочисленные ссылки на документы флорентийского происхождения — все это позволяет с достаточной уверенностью назвать самого хроникера, и, скорее всего, им был не кто иной, как знаменитый Никколо Макиавелли note 1 . Куда труднее определить источник, использованный им для составления жизнеописания Bellarione il Fortimato note 2 . Хотя ряд приведенных Макиавелли фактов и находит свое подтверждение в объемистом томе «Vita et Gesta Belarionis» note 3 , вышедшем из-под пера Фра Серафино из Имолы, однако расхождений и неустранимых противоречий в обоих трудах значительно больше. Даже само имя Белларион трактуется по-разному: Макиавелли, которому, вероятнее всего, было известно, что Белларион появился на свет в разгар конфликтов, войн и мятежей, опирается на предание, согласно которому ребенок — порождение этих кровавых событий, так сказать, дитя самой Войны. Подход Фра Серафино гораздо более прозаический: он всего лишь замечает, что после смерти Беллариона его имя стало нарицательным для всякого удачливого вояки.

Так или иначе, но именно война сыграла решающую роль в судьбе Беллариона, сделав его тем, кем он стал, и совершенно логично приступить к рассказу о его жизни с того самого момента, когда он, еще ни о чем не подозревая, готовится вступить на ее тропу. Нельзя, впрочем, утверждать, что у него не было предчувствий на этот счет: среди фолиантов, которые он, утоляя свою ненасытную жажду познания, поглотил в монастыре Всемилостивой Божьей Матери в Чильяно, служившем ему пристанищем с младенческих лет, оказалось немало трактатов по военному искусству. Однако не описания баталий и приемов осады подтолкнули его к решающему шагу, а некое еретическое учение, столь убедительное и столь тонко богословски разработанное, что через сто лет одно знакомство с ним непременно отправило бы Беллариона в когти инквизиции и далее немедленно на костер: главным положением, пропагандируемым этой ужасной ересью, являлось то, что в мире нет и не может быть зла. Тщетно аббат, не чаявший в нем души, пытался разубедить юношу.

— Только твоя невинность, сын мой, заставляет тебя думать так, — говорил он. — Слава Богу, что ты далек от мира, иначе ты бы очень скоро узнал, что грех не только реально существует, но и чрезвычайно распространен.

Белларион ответил аббату силлогизмом, в который он постарался облечь столь увлекшее его учение, и сделал это в любимой им сократовской note 4 манере.

— Разве не все в мире от Бога? И разве Бог не источник всякого добра? Может ли тогда Его творение оказаться злом?

— Ну а дьявол? — спросил аббат.

На устах Беллариона появилась обаятельнейшая улыбка — оружие, не раз помогавшее ему завоевывать сердца людей.

— Изобретатели дьявола, вероятно, изучали персидскую теологию, утверждающую, что в мире существуют силы света и силы тьмы, Ормузд note 5 и Ахриман note 6 , которые вечно борются друг с другом за первенство во Вселенной. Иначе они забыли бы, что если дьявол существует, то его создал сам Господь Бог.

После такого заявления ошарашенный аббат поспешил спуститься с теологических высот на грешную землю.

— Но разве воровство, убийство, прелюбодеяние — не зло?

— Да, конечно. Но это зло существует только среди людей, живущих в обществе, и, следовательно, должно быть уничтожено, если люди не хотят превратиться в стаю зверей. Вот и все.

— Все? Но как же все? — в глубоко посаженных глазах аббата отразилась печаль. — Сын мой, дьявол наградил тебя ложной проницательностью, чтобы легче погубить твою душу.

И в кроткой и смиренной манере этот достойный отец принялся толковать Беллариону догматы веры. За этой проповедью последовали другие, но, увы, — никакая риторика не смогла поколебать крепость изобретенного Белларионом силлогизма, в лживости которого аббат так и не сумел убедить его автора. Для излечения юноши от пагубных наклонностей и из опасения, что исповедуемая им ересь может нарушить мир и согласие, царившие в монастыре, его решили отправить в Павию для углубления познаний в богословских науках. И вот, в жаркий августовский день 1407 года он, впервые за много лет, оказался за стенами монастыря Всемилостивой Божьей Матери в Чильяно, имея в качестве паспорта письмо, написанное собственноручно аббатом, а в кошельке — 5 дукатов на непредвиденные расходы — сумма немалая не только в его глазах, но и для самого аббата.

На нем был камзол из грубого зеленого сукна и плащ, а у пояса вместе с сумой, где хранились деньги и письмо, болтался нож, который должен был во время его отважного паломничества через Ломбардию note 7 служить ему и для приготовления пищи, и для зашиты от хищных зверей и людей. В памяти Беллариона навсегда запечатлелись слезы, стоявшие в глазах старого аббата, когда тот благословлял его, а в ушах звучали слова напутствия: «Pax multa in cella, foris autem plurima bella» note 8 , которыми аббат еще раз напомнил ему о мире и тишине монастыря и о раздорах и страданиях мирской жизни.

Неприятности начались — весьма символично — с того, что он заблудился. Отойдя всего лишь на пару миль от городка Ливорно note 9 , он решил свернуть с пыльной дороги на заросшие колокольчиками берега реки По, — быть может, на него подействовали жара и пыль большака, ведущего в сторону служившей границей миланского герцогства реки Сезии, где монахами-августинцами note 10 был устроен для путешественников приют, в котором он собирался переночевать, а может быть, сочные ароматы позднего лета, мир и покой изумрудных лужаек, тянущихся вдоль взбухшей после таяния снегов на далекой горе Монте Роза note 11 реки, больше соответствовали настроению его ума, семнадцать лет воспитывавшегося и утончавшегося в монастырской тиши.

Погрузившись в глубокую задумчивость, он шел не останавливаясь и не отдыхая до тех пор, пока солнце не скрылось за высокими верхушками деревьев, разросшихся на другом берегу реки. Легкий ветерок принес предвечернюю прохладу, приятно остудившую его разгоряченное ходьбой и зноем лицо, он огляделся вокруг, и в его темных, смелых глазах промелькнуло удивление, но никак не тревога, когда он понял, что река увела его слишком далеко к югу, в совершенно неверном направлении. Налево от него темнела густая чаща, и, прикинув, какой крюк он совершил, предавшись своим мечтаниям, он понял, что едва ли успеет добраться сегодня до намеченного ночлега. Но это ничуть не смутило его, так же как и обострившееся чувство голода, — в конце концов, что такое легкое чувство голода для того, кто привык к длительным и строгим постам?