Белларион
Шрифт:
— От вас этого и не требуется, — заверил его Карманьола. — Вы, синьор, можете постоять в сторонке, пока будет вершиться правосудие.
— Синьоры, — взмолилась принцесса, — я умоляю вас проявить милосердие и отправить его к герцогу. Пусть ответственность за смерть Беллариона ляжет на его господина.
Карманьола поднялся со своего места.
— Мадонна, — сказал он, — то, о чем вы просите, угрожает мятежом. Завтра я либо отправлю голову Беллариона его союзнику в Верчелли, либо наши люди выйдут из повиновения, что будет означать
С тяжелым сердцем она опустилась на стул.
— Но вы даже не спросили его о том, что он намеревался делать дальше, — напомнила она ему.
— А зачем? Этот бойкий болтун постарался бы одурачить нас очередной выдумкой.
Беллуно поднялся из-за стола.
— Мы можем идти, синьор? — спросил он.
— Солдаты внизу становятся все нетерпеливее, — поддержал его Уголино да Тенда, — Пора успокоить их.
— Да, идите с Богом, — согласился Карманьола. — И не забудьте известить Беллариона о нашем решении, Беллуно. Скажите ему, чтобы он готовился к смерти. Завтра, еще до рассвета, его душа расстанется с телом…
— О Боже! А вдруг мы заблуждаемся! — простонала принцесса.
Позвякивая шпорами, капитаны вышли из зала. Когда дверь за ними закрылась, Карманьола не спеша подошел к пылавшему очагу и сапогом поворошил поленья, рассыпавшие снопы искр.
Затем он повернулся к принцессе и укоризненно посмотрел на нее.
— Почему вы совсем не доверяете мне, Валерия? Разве я принял бы такое решение, если бы не был абсолютно убежден в своей правоте?
— Но вы можете ошибаться. Вспомните: ведь это случалось раньше.
Ему явно не понравились ее слова, откровенно намекавшие на его недавние промахи.
— А вы? — словно в пику ей, спросил он. — Неужели вы ошибались все эти годы? Вспомните-ка о смерти вашего друга, графа Спиньо, и о том, что за ней последовало. Это кровь графа Спиньо вопиет сейчас из могилы об отмщении.
— Ах! Вы правы, я совсем забыла об этом, — призналась она.
— Но почему вы не хотите как следует допросить перебежчика? — вскричал Джанджакомо.
— А зачем? Многое ли он сможет добавить к тому, что нам уже известно? Все и так ясно, синьор маркиз.
Тем временем Беллуно спустился в подземелье замка, где в маленькой камере был заперт Белларион.
Ни один мускул не дрогнул на лице Беллариона, когда он услышал свой приговор. Он попросту не поверил словам Беллуно. Все произошло слишком внезапно, чтобы можно было относиться к этому всерьез. Неужели боги столь стремительно вознесли его к вершинам славы лишь для того, чтобы, словно игрушку, вновь швырнуть его вниз? Что ж, возможно, они хотят позабавиться над ним, но вряд ли это зайдет слишком далеко.
Поэтому вместо ответа он всего лишь протянул Беллуно связанные руки и попросил разрезать веревки. Беллуно молча покачал головой.
— Зачем такая бессмысленная жестокость? — с негодованием спросил Белларион. — На окнах — решетки, за железной дверью наверняка стоит часовой. При всем желании не смогу сбежать отсюда.
— Со связанными руками у вас не возникнет даже желания сделать это.
— Я готов дать слово чести, что останусь здесь.
— Вас обвинили в предательстве, а вам должно быть прекрасно известно, что предателям не верят на слово.
— Тогда убирайтесь к дьяволу, — сказал Белларион, чем привел Беллуно в неописуемую ярость.
Он позвал стражника и приказал ему связать вместе еще и лодыжки арестанта, так что теперь Белларион мог передвигаться по камере лишь короткими прыжками, постоянно рискуя завалиться на бок. Оставшись в одиночестве, он сел на одном из двух стульев, вместе со столом составлявшими всю обстановку холодной сырой камеры, и задумался. Он покачал головой и даже улыбнулся, вспомнив об отказе Беллуно развязать его.
«Чтобы выбраться отсюда, я нарушил бы не только слово чести, — подумал он. — И только полный идиот стал бы упрекать меня в этом».
Он окинул взглядом голые стены камеры, затем встал, допрыгал до окна, расположенного на уровне его груди, и, опершись о край гранитного подоконника, выглянул наружу. Окно выходило на внутренний двор замка, где бездельничали солдаты Карманьолы, так что путь спасения, если он и существовал, лежал явно не в этом направлении.
— Дурачье! — выругался он и запрыгал обратно к стулу. Погрузившись в размышления, он сидел там до тех пор, пока ему не принесли горбушку хлеба и кувшин вина.
— Как же я смогу есть и пить? — спросил он своего тюремщика, протягивая ему связанные руки.
— Это ваше дело, — услышал он безжалостный ответ. Пользуясь двумя руками как одной, ему с трудом удалось справиться со своим скудным ужином, а затем он провел несколько часов у окна, терпеливо перетирая опутывавшие его запястья веревки о грубый, неровный край подоконника и время от времени делая продолжительные перерывы, чтобы восстановить в руках кровообращение.
Когда сгустились сумерки, он принялся кричать что было сил, и вскоре в его камере появился тюремщик.
— Если вы торопитесь умереть, синьор, — насмешливо сказал солдат,
— то прошу вас набраться терпения. Вас задушат на рассвете.
— Неужели я должен сдохнуть, как собака? — яростно напустился на него сидевший за столом Белларион. — Или я так и не дождусь священника, чтобы исповедать свои грехи?
— О-о! Ах! Священника? — покачал головой стражник и отправился к Карманьоле.
Не найдя ни его, ни кого-либо из капитанов — все они в тот момент отсутствовали, располагая своих людей в боевых порядках против Штоффеля и его швейцарцев, угрожавших освободить Беллариона силой, — он решил обратиться к принцессе и ее брату.